Читаем Лицей 2018. Второй выпуск полностью

Воображению рисовались подземные лаборатории и секретные корабли, бесшумно бороздящие океан с экспериментальной группой пленников на борту. А Тарас обвинял меня в чрезмерной рациональности за неверие в мудреца среди вечной мерзлоты.

Помимо дежурных, за нами присматривал куратор. Он главенствовал в жюри «Битвы страждущих» и иногда снисходил до того, чтобы молча посидеть в углу на мастер-классе или семинаре. Первые трое суток моего пребывания в общей группе этаж курировал Рыжов, затем на тот же срок его сменил Василий Семенович — сухопарый коротышка с азиатской внешностью и нервической походкой.

Куратор обладал отдельным кабинетом. Я подозревал, что именно оттуда есть выход наружу. Чтобы проверить догадку, на завтраке я обратился к Василию Семеновичу с просьбой меня осмотреть. Как раз тогда мои глаза опять покраснели и зачесались. Коротышка покивал, однако приглашения в кабинет я не дождался. Вместо этого на ужине один из дежурных вручил мне пузырек с каплями.

Когда на смену вновь заступил Рыжов, я действовал иначе. Перед полдником я постучался к нему. Вскоре изнутри донесся звук шагов. Щелкнул замок. Моя нога вклинилась в зазор между дверью и косяком.

— Спасибо вам за капли, Серпал Давидович! — сказал я.

— Какие капли?

От недоумения Рыжов отступил, чем я воспользовался, шагнув в освободившийся проем.

— Глазные.

— Максим Алексеевич, вы о чем?

— Значит, мне их Василий Семенович передал. Все равно спасибо!

— Вам сюда нельзя.

Я схватил психолога за кисть и крепко ее пожал.

— Извините мое волнение! — воскликнул я. — Такую классную сценку сейчас репетировали! На «Битве страждущих» всех порвем, ей-богу!

Компьютерный стол, стеллаж с архивами, кушетка, как у психоаналитика. Никакого выхода.

— Максим Алексеевич, успокойтесь.

— Ей-богу, классно!

Может, секретная дверь — за стеллажом? Или это люк в полу? Зайдясь в притворном приступе кашля, я опустил глаза. Нет и нет.

— Честно говоря, непривычно наблюдать вас таким оживленным, — сказал Рыжов. — Будь это другой человек, я бы заволновался.

— Я в норме. Сто лет себя не чувствовал настолько полноценно. Как будто исповедался.

На краю стола лежал черный кнопочный телефон. Так. Только не прекращать дышать ровно.

— Пока преждевременно говорить, но есть вероятность, что вы идете на поправку.

— Хандры как не бывало! — сказал я. — Методика творит чудеса. Вы в курсе, что водоизмещение «Титаника» превышало пятьдесят тысяч тонн? Нам на лекции рассказали.

Я выбрасывал слова потоком, активно дополняя их жестами. Рыжов инстинктивно отодвинулся к столу, а я на шаг приблизился к телефону. Наверное, со стороны мы выглядели комично: закаленная морозами глыба пятится под натиском заключенного, который ослаблен режимной кашкой и баландой.

— Сообщу Августу Анатольевичу о положительной динамике. Ему понравится.

— Убежден, что понравится! Хоть я и не страдал от дистимии, теперь мне гораздо веселее.

Еще полшага. Черт, сбил дыхание.

— Теперь же, Максим Алексеевич, пора на полдник, — сказал Рыжов, мягко кладя мне руку на плечо и тем самым восстанавливая положение. — Не терпится увидеть сценку, которую вы подготовили.

Я попрощался с Рыжовым, пробравшись мимо него полубоком, чтобы психолог не заметил торчащего из кармана телефона. Невероятно, на голой импровизации! Трюки выполнены дилетантами, не пытайтесь повторить самостоятельно! В параллельной вселенной меня бы поймали в десяти случаях из десяти.

Лишь бы связь не подвела.

Не медля ни секунды, я заперся в душевой. Два телефонных номера я помню наизусть: свой и шефа. В ключевой момент важны две вещи: кто ты такой и кто способен тебя выручить. Остальное второстепенно.

Сигнал связи пропал и появился вновь. Надеюсь, у Рыжова не ноль на счету и тариф щадящий.

Контакт Августа Анатольевича высветился, едва я набрал несколько цифр. Все замерло, пока тянулись гудки и безмерные паузы между ними. Первый, второй, пятый. Который там час в Москве? Ну же!

— Алло?

От возбуждения я едва не выронил трубку:

— Август Анатольевич!

— Это вы, Рыжов? Плохо слышно.

Голос шефа будто доносился из могилы.

— Август Анатольевич! Это Максим!

— Максим? — Шеф замолчал. — Вы взяли телефон у Рыжова?

— Некогда объяснять! — воскликнул я. — Меня обманом выкрали из гостиницы. Они усыпили меня перед отъездом, объявили больным и спрятали в какой-то центр. Надеюсь, я до сих пор в Нертенггове. Срочно пришлите сюда помощь и вытащите меня. Если вы…

— Максим, — перебил Август Анатольевич. — Выслушайте меня.

— Вы должны…

— Максим, остановитесь. Послушайте. Никто вас не крал. Это по моей воле вас определили в реабилитационный центр.

Я сполз спиной по стене. Брызги на полу впитались в брюки, от соприкосновения намокшей ткани с кожей по ней побежали мурашки. Снаружи донесся стук в дверь.

— Так это вы отдаете команды Рыжову? — переспросил я.

— Максим, не поймите неправильно, — сказал шеф. — Меня беспокоят ваше состояние и результативность. Она сильно упала.

— Поэтому вы меня сбагрили? Из-за низкой результативности?

Стук усилился. В душевой выключили свет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия