Читаем Лицей 2018. Второй выпуск полностью

— Я их буду любить, хоть они и против меня. Пусть творят что хотят.

— Очень по-христиански, — с улыбкой заметил Стрельцов.

— Останься у меня, Профессор, поживи. Я гостя в доме не трону, даю слово — отдохнешь, будешь купаться.

— Заманчиво. И что же, свою компанию ты просто распустишь и больше не будешь устраивать тут свои дела?

— О чем тебе нарассказывали?

— Так… по мелочи, — Стрельцов улыбнулся. Он действительно находил это несколько комичным, и лишь ему в ответ улыбнулся Кузьма.

— Да, пробовал я что-то совершить важное для дома, но… Раз им не надо, то мне и подавно.

— Ты про кого все твердишь?

— Полинке, Петровичу. Даже Борьке, — с горечью добавил Кузьма и закрыл глаза на несколько секунд. Солнце слепило, наполняя волны, отражаясь от камней.

Борька опять залаял.

— Что? Надо Борьке порядка? — Кузьма засмеялся, потрепав его как следует. Пес счастливо лаял.

— Какая встреча, — мрачно сказала Марина. — Вижу, он все такой же.

Она уселась на камне четвертой, прямо за спиной Кузьмы. Тот развалился полусидя и почти касался ее. Стрельцов ждал, что вот-вот командир обернется и обомлеет. Но время шло, Кузьма все щурился на воду и не чувствовал присутствия призрака. Стрельцов стал терять терпение и уже кивал Марине, чтобы она показалась.

— Ладно, пойду, надо Борьку покормить. Никто же о нем не заботился, пока я не приехал, — объявил Кузьма, ударяя себя по коленям и поднимаясь. — Один он у меня на белом свете, если так подумать.

— А дочка? Ты точно в порядке, командир? Может, я могу что-нибудь сделать?

— Дочка… Ради нее вроде как затевалось, а теперь… Но я рад видеть тебя, Профессор. Тебя я всегда рад видеть — молодец, что приехал.

Кузьма побрел по камням в сторону тропы на подъем. Утесы здесь были крутые и высокие, прямо из них, впившись жилистыми корнями, прорастали пицундские сосны, чью тяжесть время клонило к воде. Стрельцов крикнул вдогонку:

— А что насчет укров, командир?!

— Ты о чем? — Кузьма обернулся.

— Он меня не увидит, дурачок, — едко сообщила Марина.

— За тобой не охотятся? Не замечал слежки?

— Здесь? Да кому я тут нужен? Фронт далеко.

— Ну, расскажешь ему? — усмехнулась Марина. — Благородный друг.

Стрельцова приятно обдувал ветер, последние соленые капли высыхали на нем, пока Кузьма ждал ответа. Так и не дождавшись, он отвернулся и пошел своей дорогой, бросив напоследок:

— В Краю безопасно, приходи к нам. У меня в доме всегда для тебя место! Борька, ко мне!

Когда Кузьма ушел, Марина воскликнула:

— Не доверяй ему! Ты же понимаешь, что он все помнит либо может вспомнить в любой момент!

— Он же обещал: простил, прошлое позабыто, зла не держит, — пробормотал Стрельцов.

— Он не сказал, что простил.

— Он меня назвал верным. Это для него важно.

— Сам себя слышишь? Для него важно, чтобы все делали, что он говорит, вот и волнуется из-за верности. Он прикажет тебе, и ты побежишь исполнять. И все вернется! Ты реально веришь, что он простит? Идиот, это же Кузьма! Нельзя было приезжать!..

— Марина, я знаю, что делаю. Все идет как надо. Скоро он распустит отряд, останется один.

— Уговаривай себя сколько хочешь. Стоит ему призвать тебя, и ты опять пойдешь как миленький! Как был его солдатом, так и остался!

Кровь прилила к лицу Стрельцова. Что-то замкнуло в сознании, и он ослеп от прорвавшейся наружу ненависти, которую так старался спрятать от живых. Вскочив на ноги, он исступленно заорал на безразличное море:

— Не пойду, не пойду, не пойду!!!

<p>Глава пятнадцатая</p>

День спустя Кузьма сообщил «отряду» о своем решении.

— А как же художник? — удивился Егор. — Подожди, а как же наркоторговцы, черти?..

— Кузьма, мы столько денег на оружие потратили, — осторожно заметил Павел.

— Только весело стало, — разочарованно буркнул Никита.

Лишь Петр молчал и смотрел на командира со сдержанным одобрением. Они снова сидели вокруг керосинки, но были гораздо ближе друг другу, чем обычно. Каждое лицо было освещено тусклыми оранжевыми полосами.

— Я, если честно, не ожидал, — принялся за свое Егор, прождав ответа недолго. — Рисует, значится, человек богохульства, какую-то гадость, попросту говоря, а мы ему это спустим?!

— Пусть рисует, — мрачно ответил Кузьма. — Каждый может рисовать что хочет. Он же не заставляет их покупать.

— А, вот ты как запел? Раньше тебя это не смущало! Что вдруг? Ты картину зачем купил? — не успокаивался Егор.

— Что-то ты мне надоел. Много спрашиваешь. И вообще, если у тебя зуб на него свой личный…

— Да пошел ты! Ты кем себя считаешь?! Мы тебе доверяли! Ты нас всех под статью подведешь! Тебе-то ничего не будет, герой, мать его, а нам?

— Вам тоже ничего не будет.

— Ничего? — спросил Петр.

— За прежнее, — пояснил Кузьма.

Он заметил, что Егор и Никита переглядываются и что в глазах Егора мельтешит злобный огонек.

— У вас воля, что делать, — сказал Кузьма. — Но на своей земле.

— То есть?

— В поселке буду я, но мы больше наступать не станем. Ни на кого. Только защищать. Если придется и если полиция не будет ничего делать. А так… каждый вправе делать свое. И художник тоже.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия