Лицей 2020. Четвертый выпуск

Он был дьявольски пунктуален. И по этой части требовал взаимности от гардеробных, буфетов, кинотеатров, врачей, парикмахерских, ведомств и окружающих. Не обнаружив взаимной точности, он тут же принимался кропотливо заполнять жалобные книги, журналы отзывов и предложений, вносить инициативу в работу студенческого профкома, а также извещать иные административные лица.

Пока однокурсники бегали на свидания, зависали в компьютерных играх, употребляли и заболевали, Баканов познавал процедуры и регламенты.

К тому же он ценил свою подпись. Осенял ею акты, извещения, квитанции, заявления.

Бесконечной корректировке — фактической, логической, грамматической — подвергались чужие суждения. Великий дотошник! Кассирам, округлявшим сдачу до рубля, вменялось если не стяжательство, то беспечность. Когда Баканову не отвечали на «довэ иль баньо?», заданное с порога траттории, он громогласно ставил под сомнение аутентичность кухни и ретировался. Если в Сбербанке случалась операторская ошибка или происходил сбой системы, то Баканов доводил зелёных сотрудниц до слёз. Сколько жаростойких сервисов было закалено пламенем его неутомимой натуры! А как его конфузили края проездных квитков, оторванных небрежной рукой контролёра!..

Испытывалось всё. И либо удерживало форму, либо деформировалось в тисках Баканова, ровно отмеривающих соответствие номинального — фактическому. Договора он знал назубок, а знанием мог охомутать любого.

У многих перехватывало дыхание от одного лишь взгляда на неизменно застёгнутую пуговицу накрахмаленного воротника сорочки.

— Да что ты за человек! Ясно сказала женщина: нет твоей посылки…

— Проверьте, пожалуйста.

— Так-с… а почему извещение не подписано?

— Я подписываю извещение тогда, когда получаю отправление и убеждаюсь в его сохранности.

— Давайте без принципов. Расписывайтесь.

— Встал колом, ненормальный!

— Чувак, я надеюсь, твоя посылка того стоит. У меня есть шутка про «Почту России». Но до тебя не дойдёт.

— Посылка здесь, почему-то лежала отдельно на прилавке… Так-с, Вер, а почему эта на прилавке?

— Я подписываю извещение тогда…

— Молодой человек!

— Давайте дальше, а?! До закрытия пятнадцать минут, я стою уже час, ну в самом деле!..

Баканов правил.

Его голос вызывал зудение слизистых и мышечные спазмы. Его редеющая с макушки соломенная шевелюра казалась не производной от несовершенной человеческой природы, а тонзурой, данной свыше. Баканова узнавали по дёрганью щеки, что одинаково распространялось и на остывшее фрикасе в университетской столовой, и на любого, кто заявил бы, что грех есть моральный выбор, а не болезнь духа.

Он вчитывался в договоры оферт и пользовательские соглашения.

Принимал все входящие, выслушивал, уточнял, поддерживал беседу даже с продавцами минеральных удобрений для суккулентов и по предложениям микрокредитов. Он заполнял никому не нужные анкеты. Строчил исчерпывающие отзывы там, где пустота считалась нормой, и тьма была над бездной, и ни один здравомыслящий творец не задумался бы оставить след свой. Его узнавали в службах техподдержки сотового оператора и интернет-провайдера. О, это было легендарное исключение из правил: абонент-бухтила, которому ни в коем случае нельзя подключать услуги без предварительного извещения. Аудиокомпиляцией его жалоб, имитирующей Идеального Недовольного, тестировали сервисников-новобранцев…

Баканов стопорил жернова систем.

Его обожали библиотекари и ценил девяностодвухлетний замдекана — как старосту группы.

Один проницательный профессор, читающий курс конфликтологии, заметил Баканову в приватной беседе: «Ваша несносная для прочих корректорская поза проистекает от неумения находить границы допустимого. А оно следует из того, что вы не знаете контекстов. Контекст — почва приемлемости. Там, где любой плюнет и разотрёт, вы броситесь доказывать, мол, персики не азербайджанские, а армянские; что можно выйти к станции метро, пересекая не три, а две улицы… Вы награждены стремлением великого идеалиста, Баканов, но лишены приборов навигации, поэтому вас несёт туда, куда не стоит соваться. Ибо за вашими пустяками прячется сущее ничто. Обретите же свою личную цель, а с нею и границы…»

Баканов же отвечал тирадою, которую — как и по вышеприведённым случаям — исключено размещать здесь. Даже если это ставит под угрозу правдоподобие персонажа — пусть! — мы заодно признаем и раздражающую рафинированность изложения. Но всё-таки не будем рисковать терпением читателя, которого и так ежедневно угрожает раздавить суконная волокита.

Иные лица, совершенно третьи для этой истории, в отличие от собеседника мудрого, Баканова поколачивали. Насилие он превращал в бумажные стопки для участкового в отделении милиции. Студент стряпал заявление так, что любо-дорого смотреть. Язык высовывался от усердия меж распухших губ. Заключение травматолога с описью ссадин и ушибов маячило перед носом правоохранителя. Но затем и некому было покачать головой в обиде, когда сии труды мигом переправлялись в мусорную корзину…

Баканов обладал каллиграфическим почерком и бездной терпения.