Лицеист

Крохотная глушь прямо на территории родового гнезда Горчаковых. Я любил убегать сюда, получив лещей от Мишки. Кажется, там еще был сарай, построенный чуть ли не раньше самой усадьбы лет сто пятьдесят назад… Да, точно был – только почти заброшенный. Там не хранили даже садовую утварь – только стаскивали гнить всякое бесполезное барахло, которое жалко было просто выкинуть.

И именно оттуда и светило… что-то явно электрическое. Подойдя поближе, я увидел сначала окно, прикрытое ставнями, а потом и само здание. Потемневшее от времени, коренастое, будто вросшее в землю. Усталое и покосившееся, но все же достаточно прочное чтобы простоять еще не один десяток лет. Ночью оно наверняка показалось бы почти пугающим, но сейчас, в сумерках, скорее навевало ощущение какого-то сказочного уюта.

Как в сказках Пушкина, которые читала мама. В детстве я почему-то думал, что Баба-Яга живет примерно в такой же избушке… Только впятеро меньше, на курьих ножках и, разумеется, без малейших признаков электрификации.

Свет пробивался не только между ставнями, но из широкой щели со стороны тропинки. Кто бы ни обустроился в сарае, он явно не слишком плотно прикрыл ворота. То ли ни от кого не прятался, то ли просто не ждал гостей. Приблизившись, я на всякий случай стал ступать осторожнее. Усадьба с ее вечной болтовней горничных и поварих на террасе осталась в паре сотен шагов за спиной, и вокруг было так тихо, что я слышал только собственное дыхание, стрекотание кузнечиков в траве…

И пение. Негромкий женский голос доносился из сарая. Слов я разобрать пока не мог, но интонации слышал прекрасно. Баба-Яга оказалась не ветхой старушкой с костяной ногой, а совсем молодой девушкой. Может быть, даже моей ровесницей. И вместо традиционных старорусских развлечений с прялкой, похоже, выбрала занятие совершенно другого рода. Мелодичное пение – не протяжно-народное, а скорее современное, из того, что частенько крутят по радио – то и дело прерывалось негромкими металлическими звуками.

Судя по всему, Баба-Яга что-то мастерила.

Я скользнул вдоль стены к воротам, стараясь не шуметь. Пару раз под ногой тихонько хрустнула веточка, но пение не прервалось – похоже, Баба-Яга была слишком увлечена своим делом. И не обернулась, даже когда я прижался лицом к щели, заглядывая внутрь сарая.

С возрастом я не ошибся: огненно-рыжая кучерявая грива, доходящая чуть ли не до пояса, уж точно не могла принадлежать древней старушке из сказок. Да и занятие девчонка выбрала совсем не под стать лесной колдунье: сидя на корточках ко мне спиной, она ковырялась в чем-то здоровенном и металлическом. Единственный на весь сарай фонарь подключался к проводу и лежал на полу у Бабы… у Девы-Яги прямо у ног чуть слева. Видимо, чтобы подсвечивать только рабочее место и только ей одной.

Так что я кое-как рассмотрел лишь саму загадочную мастерицу и ее инструменты: молоток, плоскогубцы, пару отверток, несколько здоровенных гаечных ключей на замасленной тряпке на полу и еще один – в заднем кармане рабочих штанов явно на пять-шесть размеров больше.

Как они вообще с нее не сваливаются?.. А хороша – даже отсюда видно. Хоть и одета черт знает во что и вся в масле, как какой-нибудь моторист. Спросить, что ли – кто такая, чем занята, откуда?..

Я так и не успел решить, стоит ли мешать Деве-Яге заниматься ее металлическим колдовством или лучше потихоньку уйти – судьба сделала выбор за меня. Я слишком сильно уперся лбом в створку ворот, и она вдруг скрипнула петлями и сдвинулась внутрь, утягивая меня за собой.

Прямо в сарай.

Глава 13

– Ты кто такой?!

Свет вдруг резанул по глазам, и мне пришлось закрыться ладонью. Дева-Яга подхватила с пола фонарь и развернулась так быстро, что я не успел даже толком ее рассмотреть. Ни лицо, ни фигуру… спереди – ничего. Только сверкнувшие изумрудами рассерженные глазищи.

– Погоди… ослепишь! – Я шагнул вперед, жмурясь и подставляя лучу фонаря щеку. – Горчаков я. Александр Петрович. Знаешь такого?

– Ваше сиятельство?..

Голос Девы-Яги показался не то, чтобы оробевшим, но удивленным – уж точно. Светить она, правда, не перестала. Спасибо хоть слегка отвела фонарь в сторону, возвращая мне зрение.

– Сиятельство. Еще какое сиятельство, – проворчал я и шагнул вбок. – Сейчас светлостью стану, если не прекратишь… Ты сама-то кто будешь?

– Настасья я, – сердито отозвалась Дева-Яга. – Архипа Семенова покойного дочка. Папка мой еще у деда вашего в гараже служил, а я здесь вот… занимаюсь. Слышу – дверь скрипит, обернулась – кому там посмотреть вздумалось?

А посмотреть определенно было на что: красоты Настасьи Архиповны не могли испортить ни скудное освещение, ни темное пятно от масла на щеке, ни перепачканные по локоть руки, ни даже одежда. Черный платок через лоб, которым она подвязывала огненную гриву, смотрелся хотя бы относительно женственно, но роба и огромные кирзовые сапоги явно раньше принадлежали отцу. Рабочий комбинезон был ей настолько велик, что Настасья носила его как штаны, затянув лямки верхней части вокруг пояса.