Лицензия на happy end

Старковой не спалось ни днем, ни ночью. Она, будто привидение, бродила по чужому дому. Поочередно, как та девочка из сказки, укладывалась в трех спальнях, пытаясь уснуть, не получалось. Подходила к холодильнику, заставляла себя съесть хоть что-нибудь, но желудок, протестуя, не принимал даже бутерброда с любимой колбасой. Все, что еще могло ее радовать, это сигарета и кофе, кофе и сигарета. На второй день, сидя в Сонькином подвале, докурилась до такой степени, что перед глазами поплыли радужные круги. Пришлось идти все же на кухню, варить себе яйца, наводить их с майонезом и с силой проталкивать внутрь. Не бог весть какая, но все же еда.

И еще жара ее изводила до непереносимого зуда во всем теле. Она часами простаивала в душе, не вытираясь, шла нагишом по дому и уже через несколько минут снова казалась себе грязной и липкой. Сквозняка хотелось до судорог. Хоть крохотного дуновения пускай и знойного воздуха, а хотелось. Но Сонька категорически запретила даже подходить к окнам и дверям, куда уж тут было их приоткрывать.

– Привлечешь внимание соседей! – отчеканила та, грозя ей пальцем напоследок. – Это не в твоих интересах.

Приходилось подчиняться, интерес и в самом деле был только ее, не Сонькин.

Отключенный телефон тоже жутко действовал на нервы. Она сотни раз распахивала свою раскладушку, таращилась в черный мертвый монитор, со вздохом закрывала ее и со стоном валилась в подушки.

Ей осточертело бездействие, угнетала неизвестность. Да и Сонька, тоже хороша, обещала приехать при первой возможности, проведать ее, сообщить новости, если те случатся вдруг, а сама…

Сама не приезжала и не подавала никаких вестей.

Днем Катерина развлекала себя тем, что потихоньку из-за шторки наблюдала за жизнью отдыхающих по соседству. Смешно, но она вдруг поймала себя на мысли, что запросто смогла бы так же вот, как молодая женщина в смешной белой панаме, копаться с цветами. Находила же та в этом удовольствие, с улыбкой подставляя миловидное лицо солнцу, и Катерина смогла бы.

Она бы тоже ковырялась с упоением в земле, натянув до локтя неуклюжие ядовито-желтые перчатки. Обрывала бы подсохшие листочки, горевала о нераскрывшемся бутоне и еще…

И еще Катерина точно с такой же любовью и заботой наблюдала бы за своими детьми, которые резвились чуть левее клумб. Там – левее – у ребятишек имелся надувной бассейн. Большущий такой, небесно-голубого цвета, со смешными глазастыми рыбами на пышных раздутых боках. Двое детей, мальчик и девочка, почти ровесники, не вылезали из воды, все больше ее разбрызгивая, чем купаясь. Они визжали, хохотали, швыряли друг в друга надувных уток и дельфинов и затихали минут на пять, когда мать слегка покрикивала на них. Приструненные ребятишки принимались шептаться, хихикать в ладошки, а потом все заново – смех, визг, брызги.

Катерина иногда смеялась вместе с ними, слишком уж потешным выглядел мальчик, когда сестра надела ему на голову широкопалый резиновый лист искусственной лилии.

Вечером тоска на нее накатывалась с новой силой. Это когда начинало смеркаться и в соседний дом возвращался муж, отец и хозяин.

Его здесь ждали буквально все. У Старковой настолько разыгрывалось в такие моменты воображение, что казалось, будто и надувные дельфины, покачивающиеся в бассейне, разворачивали в его сторону улыбчивые резиновые мордочки.

Семья усаживалась в беседке, которая располагалась в трех шагах от Сонькиных окон, за ужином. Все было очень красиво и чинно. Всякий раз на стол стелилась свеженькая скатерть с острыми, хрустящими на вид складками. Ставился белоснежный сервиз. На широком блюде выносилась молодая картошка с укропом. Крупно нарезанные помидоры в глубоком стеклянном салатнике. И еще было либо вареное мясо, каждому по огромному куску, либо запеченная до хруста курица. Заканчивалось все чаепитием с непременным пирогом, клубникой со сливками, персиками в вазе и шоколадными конфетами.

Дети, позабыв о дневных шалостях под снисходительным оком матери, при отце смирели, персиковые косточки и конфетные фантики аккуратно укладывали в чайную тарелочку, а после ужина принимались вместе с родителями таскать со стола посуду в дом.

Упоительными бывали их вечера, и Катерина, невзирая на собственную непримиримость к завистливым людям, им все же немного завидовала.

Она тоже хотела так! Чтобы днем визг и смех с резиновыми игрушками и брызгами воды. Чтобы вечером все неспешно, по-домашнему, с любовью. Поздним вечером купание, милые пижамки, перед сном непременные детские сказки, а ночью…

Ночь должна будет принадлежать только им двоим. Ей и… Кириллу!

Только его она теперь видела рядом с собой, только его детей хотела нянчить и купать в лохматой пене перед сном и только на его плече хотела засыпать, уморенная насыщенным днем и любовью.

Почему она поняла это только теперь?! Почему именно тогда, когда все внутри жует и леденеет от страха и гулкой, как черная дыра, неизвестности?