Лицо ангела

Это было неэстетичное зрелище. Ее блузка испачкалась и теперь спадала с плеч. Из-за жары Анджела не надела лифчик, и теперь одна часть тонкой кофты прилипла к груди, обрисовывая ее, а другая часть непристойно приоткрылась. Насколько она помнила, в кофте была только одна пуговица, которая удерживала ее полы вместе, а ее рука была мокрой и липкой до самого локтя.

Как только она осознала, в каком находится виде, веки Анджелы закрылись, чувство тяжести и усталости пронзило ее. Она покачнулась и поймала себя на мысли, что ей страшно открыть глаза, от страха, что комната закружится. Ей был просто необходим душ, но казалось, она не может даже пошевелиться — все вокруг уже вертелось. Дынный сок подействовал, как спиртное. Анджела могла только ждать, когда пройдет слабость, и молиться, чтобы она прошла. Она слышала какие-то звуки, не понимая, настоящие ли они или это плод ее воображения. Звук походил на стук дождя по крыше или на стаю птиц. Ограниченная в своих действиях, она попыталась облизать липкие пальцы. Кошки же моются языком, не так ли? Конечно, кошки не едят дынь. Захватить воды она не догадалась, да и ту воду, которая была в хижине, скорее всего, пить небезопасно. Анджела опустила руку в кувшин с вином, догадываясь, что он, скорее всего, наблюдает за ней.

И наблюдал все это время.

Она также забыла захватить салфетки. Анджела вытащила руку из кувшина. И что прикажете делать с мокрыми пальцами, как не вытереть их об свою одежду или облизать? К тому же одежда и так была мокрой. Казалось, он не понимает ее состояние. По правде говоря, его горящий взгляд сфокусировался на ее мокрой руке, и Анджела не знала, что теперь с ней делать. Разочарование поразило ее, и она поняла, что это ему трудно говорить. Перед глазами все поплыло, и она попыталась остановить это. Может, это было лишь игрой ее воображения, но он походил на тех хищников за пределами хижины, и, пожалуй, с ними она бы чувствовала себя в большей безопасности. Его челюсти были крепко сжаты, а его горло работало так, как будто он глотал фрукт, и этим фруктом была она. Но это был непростой голод. Она пробудила в нем другой аппетит. Она уже наблюдала такое свечение на экране своего монитора при сканировании его мозга, который фиксировал сигналы мощных страстей и эмоций. Она была свидетелем его самых личных побуждений, и если она правильно их расшифровала, то его центральная нервная система, являющаяся центром возбуждения, в данный момент должна гореть, словно в огне.

Это захватывало ее. Он ее очаровывал, хотя его темные намерения были абсолютно противоположны ее желаниям.

Казалось, воздух вокруг наэлектризовался. Напряжение сквозило в его плотно сжатой челюсти, в том, как бугрились его бицепсы. Все чувства Анджелы были обострены: она смотрела на него, чувствовала его вкус у себя во рту, ощущала его запах.

— Это и есть твоя особенность, не так ли? Превращать мужиков в слюнявых идиотов?

Его голос был грубым и обвиняющим. Ей даже не стоило волноваться, чтобы он захотел то, что было у нее. Он этого очень хотел. Если он и был голоден, то этот голод могла удовлетворить лишь женщина с липкими пальцами и в мокрой кофте. Он уже мысленно пожирал ее, но он не выглядел так, как будто вкус приносил ему хоть какую-нибудь радость. Ему все это очень не нравилось, вот только остановиться он уже не мог. Анджеле уже приходилось видеть, как мужчины пытались совладать со своими примитивными инстинктами. Она наблюдала это всю свою жизнь. Это было своего рода проклятием. Мужчин, хотевших ее, разрывали противоречия, а когда они не справлялись со своей одержимостью, то делали козлом отпущения ее. Отчим всегда пытался сделать ее ответственной за все, даже за ту боль, которую он причинял другим. Это всегда поражало ее, что общество поддерживало особей мужского пола, которые домогались молодых и невинных, и даже если это переходило границы, все равно виноватой оставалась жертва.

«А что нам еще оставалось?» — говорили они. — «Она же была так неотразима».

Неотразима. Это чертово слово было ее крестом. Возможно, они и видели ангела, но в их фантазиях она-то была шлюхой, а наказывали ее и за то, и за другое. Ей пришлось измениться. Она уже просто не знала, как еще избавится от своего лица, своей судьбы, с которой она родилась.

А сейчас он смотрел на нее так же, как и все остальные. Что он видит?