Лицо для Сумасшедшей принцессы

— Киса, ку-ку! — радостно приветствовала я пятнадцатиметрового спящего красавца.

— Кто там? — недовольно буркнул гигант.

— Кто, кто — дед Пихто! — нахально представилась я. — Своих не узнаешь?

— Рыжая, сгинь! — плаксиво попросил дракон, прикрывая лапой массивную голову. — Позавчера пили, вчера — пили, сегодня — опять пить придется…

— Ни, ни, — решительно запротестовала я. — Хватит надираться до беспамятства каждый божий день, так и спиться недолго.

— Издеваешься, да? А опохмелиться? — страдальчески заканючил Эткин.

— Мы на речку идем, купаться, хозяйка посоветовала, — жизнерадостно оповестила я. — Она клянется что это, самое лучшее лекарство от головной боли.

Дракон медленно перевернулся на спину. Со двора донесся скрипучий звук окончательно завалившегося курятника и истошный вопль трактирщика. Я мысленно прикинула, не маловато ли драгоценный камней прихватила с собой из королевской сокровищницы Нарроны.

— Нет, — лениво начал перечислять гигант, для наглядности загибая когти на лапе, — чего-то не хочется. Вода еще холодная — раз, может хозяйка поднесет бочку другую пива для поправки — это два, и третье, — он задумчиво посмотрел на меня снизу вверх, — нехорошие вещи плывут сегодня по реке…

— Плывут по Роне? — не поняла я.

— Ага. — Дракон утомленно прикрыл слезящиеся с похмелья глаза.

— Что за выдумки?

— А сам не знаю, — расслабленно признался Эткин. — Всю ночь ужасы какие-то снились.

Я вышла из овина, задумчиво покусывая квелую, горькую травинку. В реке должна, нет, просто обязана водиться многочисленная, но абсолютно банальная рыба. Плотва там, ерши, хариусы всякие. И на этом в логическом обосновании разнообразия нормальной речной фауны обычно ставится большая, жирная точка. Все прочее можно запросто объяснить совокупным воздействием огромных доз низкокачественного спиртного и тяжелым, сладковатым запахом, обильно испускаемым подсыхающей коноплей.

Но острые уколы непонятной тревоги не отпускали.

«А не пошел бы ты куда подальше со своим гениальным предвиденьем, Эткин! Ну, скажите на милость, что еще такого необычного может приплыть по Роне?»

Глава 2

Пальцы, оканчивающиеся остро-заточенными ногтями, выкрашенными в пронзительно-алый цвет, раздосадовано побарабанили по изысканно изогнутому подлокотнику трона. Король Аберон Холодный изволил гневаться. И было от чего. Он едва сдерживался, кусая тонкие губы и поигрывая желваками, чтобы не наслать какое-нибудь нерушимое проклятие на своих нерадивых слуг. Нет, конечно не на всех, а для начала хотя бы вот на этих двоих растяп! Король неприязненно покосился на коленопреклоненные фигуры нерасторопных подданных. «Лучшие воины острова, опытные и закаленные в боях, и надо же — провалили такое элементарное задание, упустили негодного мальчишку!» — Аберон недовольно скрипнул редкими, кривыми, какими-то мышиными зубами. Один из провинившихся некстати поднял голову и тут же испуганно опустил глаза, встретившись взглядом со страшными, злобно расширенными зрачками своего Повелителя. Белесые, холодные, щелевидные зрачки, окруженные кровавой радужкой. Виновато согбенные плечи воина затряслись мелкой дрожью. «Спасите меня Пресветлые боги от этого… этого выродка!» — промелькнуло в его воспаленном мозгу.

Король вздрогнул, выпрямился и откинулся на спинку трона. Некстати подслушанная неприятная мысль обожгла, будто удар вымоченного в соли кнута. Мстительно поджатые губы монарха не предвещали ничего хорошего.

«Знаю, — раздраженно размышлял Повелитель, — все вокруг называют меня одинаково! Даже когда подобострастно склоняются перед моей властью, запретной магией и знатностью нашего древнего рода! Дерзкие, двуличные лжецы! Любить и уважать меня вы не желаете, так значит, я силой заставлю вас бояться своего повелителя. Чего бы мне это не стоило, сколько бы еще крови не пришлось для этого пролить!» Король снова прищурил красные глаза, кажущиеся неописуемо отталкивающими на фоне его мертвенно-бледного лица. Пурпур бархатного колета разительно контрастировал с белой атласной обивкой трона и мраморными подлокотниками. Только белое и красное, всегда красное и белое — других цветов Аберон не признавал. И на то имелась веская причина.