Лицо из зеркального коридора

По обочине мы дошли до автобусной остановки, а потом долго тряслись в маленьком натопленном автобусе с запотевшими стеклами. Напротив меня сидела пара – бабушка и внучка, моя ровесница. У девицы было рыхловатое нарумяненное лицо, накрашенные синей тушью ресницы и массивные серьги с бубенчиками, с которых облезла искусственная позолота. Смешная детская жажда вульгарности, нежнейший возраст, когда почему-то порок кажется притягательным. Я исподтишка рассматривал девушку, и в какой-то момент она, заметив мой взгляд, улыбнулась, вздернула бровь и что-то прошептала мне одними губами – я не смог разобрать, что именно. Она держалась так, словно я был обычный парень, и это почему-то льстило. Чужой человек не почуял во мне отшельника и лишенца – значит, лицо мое (к слову, в доме Колдуна зеркал не было – только черное, ритуальное, в которое заглядывать мне было категорически запрещено; так что я уже много месяцев не видел себя, не знал, как изменил меня лес) было лишено печати беды, которая интуитивно отталкивает людей. Мне совсем не нравилась эта девушка. Она была слишком земная, полная, сочная и румяная, от нее пахло сладкими дешевыми духами, и ее было слишком много в пространстве – ее тела, ее запахов, ее энергии. Меня всегда привлекала, напротив, призрачность и тонкость. Но тайком обмениваться с ней взглядами было приятно – в этом было что-то интимное и запретное.

Через несколько часов мы наконец прибыли в небольшой городок, в котором мне доводилось в детстве бывать с матерью и братом. Серые улицы, грязный снег по обочинам, почти нет машин, ни одного дома выше пяти этажей. В центре сохранились старые деревянные особнячки – теперь они покосились и потемнели, как гнилые зубы во рту старика, но в них по-прежнему кто-то жил. Я жадно всматривался в окружающую реальность: вот усталая женщина тянет за собою санки, в которых сидят два укутанных малыша, вот чье-то белье сушится на морозе, а вот компания молодых парней о чем-то смеется, закуривая. Хозяйственный магазин, кафе с пластмассовой вывеской, набережная, по которой гуляет ветер. Все это ласкало взгляд, привыкший к одному только лесу.

Колдун привел меня в ресторан. Кажется, это был единственный приличный ресторан в городке. Приглушенный свет в гардеробе, мужчина в синтетическом костюме и криво повязанном изжеванном галстуке-бабочке принял наши куртки, и я даже стушевался – пустят ли нас сюда? Но никто и слова не сказал – напротив, все обращались к Колдуну почтительно. Видимо, он приходил сюда не впервые.

Колдун дал мне странное задание: сесть за столик в самом углу, заказать себе всё, что хочу, и не отсвечивать. У него предстоит важная встреча и короткий разговор, после чего он пойдет проводить собеседника к двери, я же должен, опередив официанта, взять чашку, из которой тот пил, и быстренько вытереть ее кромку чистым носовым платком. И обставить всё так, чтобы не обратить на себя внимание.

Я почти не удивился: за месяцы жизни с ним начал понимать, что к чему. Колдуну был нужен «биологический отпечаток» того человека – крошечные частички его слюны, оставшиеся на чашке.

Официант принес мне меню в тяжелой кожаной папке. Я читал меню как волшебную сказку о неведомых мирах. Для человека, привыкшего к голоду, все названия звучали как прекрасная музыка: рулетики из баклажанов с орехами, салат с курочкой в карамели, цыплята-табака с соусом из чернослива, судак по-польски в меду, пирожные с заварным кремом…

У меня даже голова закружилась от предвкушения, хотелось съесть это все, попробовать хоть по маленькому кусочку каждого блюда, есть впрок, набить живот так до колик – это была бы месть за столько голодных лет. Колдун не был стеснен в средствах, и его кошелек едва бы заметил, если бы я действительно велел уставить весь стол яствами. Но…

Официант подошел ко мне с вопросительной улыбкой, и слова застряли в горле комом. Зимними ночами, дрожа от холода на своей убогой постели под лавкой, я так мечтал о том, что однажды пойду в сельский магазин к самому открытию, куплю буханку еще теплого хлеба и прямо тут же, на крылечке, съем, лицом уткнусь в дышащее тесто, как в колени матери. Я так ясно представлял себе это, что, кажется, даже чувствовал волнующий хлебный дух, и рот мой наполнялся слюной. Но сейчас я беспомощно смотрел на официанта, с ужасом осознавая, что желудок мой не примет ничего, кроме самой простой еды. От хлеба мне станет дурно, пирожные с масляным кремом войдут в него как гвозди, и даже картошка со шкварками станет моим якорем. Лишит той легкости, к которой я успел привыкнуть и которую начал воспринимать чем-то естественным.

– Мне большой стакан воды, – промямлил я.

– И все? – удивился официант.

– И… яблоко печеное.