Лицо из зеркального коридора

Потом Ольга лежала на моей кровати, на смятых потных простынях, распаренная, сытая, счастливая, и в ее лице больше не было того, что когда-то заставило меня ею залюбоваться, зато, напротив, появилось такое, что всегда казалось отталкивающим – что-то животное, самочье, свиное. Она лежала, выгнув спину, раскинув ноги, бедра ее блестели, соски топорщились, рыжие волосы разметались по подушке. Даже запах ее стал другим – в нем больше не было призрачности, я больше не чувствовал сушеную лаванду, воск и вербену. Крепкий запах разгоряченного тела, соль, мускус, слизь, слипшиеся волосы, коньячное горячее дыхание.

Это было даже не разочарование – скорее страх.

Я боялся ее – теперь она казалась темной богиней-пожирательницей, даже взгляд стал другим, как будто бы этими серыми глазами смотрели на меня все самки этого мира. Храмовые проститутки Древнего Вавилона с повязками из веревочных жгутов на глазах, которые безмолвно сидят на мраморном полу, а чужестранцы неторопливо ходят между рядов и выбирают понравившуюся, чтобы совокупиться с нею во славу Милитты. Ацтекские жрицы, вспарывающие грудину опоенного зельями врага грубым обсидиановым ножом, чтобы извлечь его горячее сердце. Средневековые ведьмы, которые посылают небу последние проклятия из разведенного на центральной площади костра, и слова их страшные, смешиваясь с запахом горелого мяса, летают над городом, навсегда впечатываются в память свидетелей казни. И первоисточник этого древнего, самочьего, русалочьего, морочного – первая из женщин, Лилит, которую создали равной Адаму, а потом вырезали из священных свитков, закидали камнями суеверий и выселили в самые глубины бессознательного. И вот она мстит – всплывает в глазах каждой из своих дочерей, демоница-пожирательница, свободолюбивая и обращающая в пепел тех, кто недостаточно к ней почтителен.

Мне захотелось принять ледяной душ, смыть с себя ее запах и вот это темное присутствие грубой густой энергии. Мне стало душно – до паники. И к горлу подступил склизкий комок.

Ольга же не почувствовала моего настроения, даже то тонкое восприятие и та нежнейшая чувственность, которые меня в ней когда-то привлекли, теперь отошли на второй план, уступив место этой тяжелой сладкой сытости.

Она потянулась, рассмеялась – как-то утробно, гулко – и переползла ко мне на грудь. Самка была удовлетворена, и теперь ей хотелось нежности.

Такого отвращения я никогда в жизни не испытывал. Она коснулась моей щеки горячей влажной ладонью, и тело подвело меня – я резко сел на кровати, согнулся пополам, и меня наизнанку вывернуло, прямо на плешивый синтетический ковер.

Ольга, конечно, тоже вскочила – засуетилась, разволновалась.

– Что такое? Тебе плохо? Живот болит? Может, врача вызовем? Хочешь, я чай сделаю?

– Все нормально, – процедил я сквозь сомкнутые губы. – Мне просто надо в душ.

– Я тебя провожу. – Она обхватила меня за плечи, навалилась на меня своим горячим телом, я с удивлением понял, что она, несмотря на хрупкость, довольно сильная.

Может быть, если бы она оставила меня в покое, дала бы мне уйти, все было бы по-другому. Я бы пришел в себя, смыл ее соки, успокоил дыхание, под каким-нибудь вежливым предлогом выпроводил бы ее вон.

Но ее несвоевременная инициатива задала тон дальнейшему сценарию – мне было так тошно, так отвратительно, что контролировать себя я уже не мог.

Попытался слабо оттолкнуть ее – Ольга еще плотнее придвинулась, она-то думала, что я сползаю на пол от слабости, и хотела меня поддержать. То, что случилось дальше, я помню как в тумане – но точно знаю, что это была не агрессия, а отчаянная попытка спастись. С трудом держась на ногах, я повернулся к ней, сомкнул руки на ее тонкой шее, увидел обращенный на меня испуганный взгляд, почувствовал в ладонях пульсацию. Хрустнули позвонки, она осела на пол всей своей тяжестью, с глухим ударом, как будто бы мешок с пылью повалился. И меня тоже покинуло сознание, комната поплыла перед глазами, я увидел качнувшийся потолок, танцующую дешевую люстру со сколами, а затем меня поглотила спасительная вуаль темноты.

И там, в этой темноте, произошло настоящее чудо.

Я снова увидел ее, Ольгу, она по-прежнему лежала на полу, но она была жива – смотрела на меня и удивленно улыбалась. Больше не было тяжелого запаха, больше не было низких басовитых частот, к ней вернулась призрачная легкость, она снова была такой, какой я ее заметил впервые – полустертой, словно существующей наполовину.

Она была совершенной и я вдруг подумал, что это же я, я ее вылепил, я сделал ее такой, я вернул ее к единственно правильному, совершенному состоянию.

Это была не просто магия, это было уже искусство. Я был темным богом, дарителем жизни – я забрал из материального мира тело, для того чтобы породить идеальный призрак – такой, с которого пишут портреты, в который влюбляются сумасшедшие, который становится эгрегором, легендой, веками передающейся из уст в уста.