Лицо удачи

– Ой, вы даже стихотворение в тему сочинили! – восхитилось одно будущее поликлинической медицины. А второе горько прошептало: – Только ночью третьего? И в Новый год может полить дождь?

У Анны Юльевны сделалось такое лицо, будто эти двое глумливо сожгли все, что она знала и любила, вместе с ее родимым домом. Но Клунина нашла в себе мужество и снова подала голос:

– Не я. Это написал Александр Сергеевич. – Вгляделась в собеседниц и тихо уточнила: – Пушкин Александр Сергеевич, коллеги. Поэма «Евгений Онегин», глава пятая. Но, кажется, это не важно. Я только хотела сказать, что погодные аномалии случались всегда.

– Надо же, – озадаченно протянули те хором. – Еще при Пушкине!.. Это в каком же веке?

– В девятнадцатом, – процедила сквозь зубы Клунина, развернулась и вышла из комнаты отдыха.

Катя метнулась следом, на ходу клянясь себе никогда ни с кем не обсуждать погоду. Ее тоже потрясло, что еще при Пушкине снег не выпадал до января. И что есть люди, вроде Анны Юльевны, которым это известно.

Она до сих пор ни разу не нарушила клятву, данную самой себе. И не собиралась. Неужели это и есть внутренняя жизнь, с которой так носятся умники, которую противопоставляют внешней? Всего лишь это?

Катя Трифонова растерянно зажмурилась и приложилась лбом к холодному стеклу. Захотелось плакать, но слезы давно не являлись вовремя. Как снег. Как зима. Как все, что нужно для покоя, не говоря уже о счастье.

2

– Почему сумерничаешь? Глаза болят от ваших хирургических ламп? – раздался за спиной высокий девичий голос.

– Нет, конечно. – Трифонова неохотно перестала бодать стекло. – Фонарь же прямо напротив окна. И снег такой красивый. Засмотрелась.

– Ух ты! Действительно! А я сорвалась тебя искать и не заметила, что на улице творится. А там, оказывается, валом валит надежда на правильную русскую зиму.

– Мне бабушка в детстве запрещала смотреть телевизор. Только пару часов в день издали. Правда, специально кресло отодвигала. Говорила: «Зрение испортишь». А теперь все часами в компы пялятся с тридцати сантиметров, и ничего.

– Кать, ты сейчас о чем?

– Да я все про свет в операционной. Тормоз же, сама знаешь.

– А-а, понятно. Ну так экраны стали другие, прогрессируем. Я хотела чайник поставить.

– Ставь.

– Мои планы резко изменились.

Щелкнул выключатель. Под потолком скуповато засветилась хозяйская энергосберегающая лампочка. «А ведь недавно говорили: «Вспыхнул яркий свет», – подумала Катя и наконец обернулась.

Перед ней стояла Александрина, ровесница, с которой они снимали квартиру. Ее жизнерадостность лучезарила на всю кухню, запросто побеждая и лампочку, и уличный фонарь.

– Ты так реагируешь, будто я возникла ниоткуда, – в тоне Александрины мешались кокетство и удивление.

Катя сообразила, что у нее опять непроизвольно поднялись брови. Это еще ничего, бывало, челюсть отвисала и застывала. Кажется, такое называется богатой мимикой. Но только ради самоутешения. Точное определение – идиотский вид. С подросткового возраста Трифонова очень старалась себя контролировать. Да только следить и уследить – разные вещи.

– Просто я ожидала увидеть тебя в пижаме. Ты твердо сказала, что ложишься спать, – проворчала она.

– Нет, прежде чем раздеться, я заглянула в Фейсбук. И застряла, – объяснила соседка. – Кстати, один продвинутый френд говорит, что Сеть на ночь – это наша молитва на сон грядущий.

– А в чем его продвинутость-то? – заинтересовалась Катя.

– Ну… Как сказать… Все-таки молитва, обращение к богу… Побыть с ним вдвоем, забыв о мире… А тут мир во всей красе и безобразии… Смелость надо иметь, чтобы предпочесть…

Катя слабо улыбнулась. В Москве почему-то считали провинциалок без высшего образования поголовно набожными и воцерковленными. Принять, что давно надорвавшаяся от бедности и прочих тягот глубинка соблюдает обряды, но не верит ни в бога, ни в дьявола, москвичам не удавалось. Выслушав, принимали трагический вид, будто из их неизменной спутницы, пластиковой бутылки с жидкостью, только что вытрясли последнюю каплю. Катя несколько раз силилась развеять туман в чужих головах. Но вскоре решила, что просвещение столицы – дело неблагодарное, и замолчала. Думать о своем боге после смерти Андрея Валерьяновича Голубева она себе запретила. Ничего, кроме плаксивых упреков, в голове не возникало. Так зачем грешить лишний раз?

– Ты обиделась? – забеспокоилась Александрина.

– У вас, интеллектуалов, совсем крыша поехала. Сами себе определили темы для разговоров с людьми другого круга. Чуть вышли за рамки – оскорбили чью-то личность. Не церемонься со мной, ладно? Вот ты спрашиваешь, не обидела ли меня, и я сразу чувствую себя ущербной, – досадливо сказала Катя. Под конец ее непривычно многословного выступления соседка отступила на три шага.

– Кстати, специально для твоего продвинутого френда, – продолжила Катя. – Молитва называется «На сон грядущим», а не «На сон грядущий». Улавливаешь? Не сон приближается, а люди идут спать. Рекомендую заглянуть в молитвослов.