Лицо войны

И после, когда мы вернулись на бивуак, даже после того, как нас развлекли рассказом об удачно захваченном в эту ночь австрийском авиаторе, вероятно, том самом, кепи которого мы нашли в чаще кустов, когда я примостился в углу палатки на сырой шинели, решив, во что бы то ни стало, вздремнуть хоть часа два, мне долго мерещились плывущие при лунном свете вниз по реке, к колесу водяной мельницы мертвые австрийцы, их искаженные бескровные лица и колышущиеся вокруг голов волосы…

Прекрасная смерть

Уже больше трех часов гудели батареи.

Черные, молчаливые и суровые пушки вдруг заговорили и со страшной злобой выплевывали, вместе с пламенем и дымом, ревущий поток стали… Где-то, далеко на скате зеленой горы, с едва слышным нам грохотом, рвались шрапнельные стаканы, над головами медленно сползавших вниз колонн австрийцев…

Эти колонны пехоты, казались нам длинными черными червями, сползавшими, извиваясь, по зеленому фону…

Скоро заговорили австрийские пушки…

Стреляли они откуда-то из-за возвышенности, орудий их не было видно, и только сыпались на поле разрывающиеся и воющие в воздухе снаряды…

Скоро увели куда-то в сторону, в лес, лошадей и передки, вспыхнул, как факел, случайно загоревшийся от снаряда стог сена и учащенно загрохотали наши пушки, отвечая на дождь шрапнели австрийцев.

Лежа в цепи вместе с ротой, прикрывавшей артиллерию, я увидел сразу эту громоздкую, неуклюжую фигуру на здоровенном «битюге», мчавшуюся отчаянным галопом, под дождем свинца к орудиям.

Когда он поравнялся с крайней пушкой, над ней вдруг взвился высокий столб белого дыма с пламенем и с оглушительным треском и грохотом взметнулось в сторону одно зелено-серое колесо, в шуме взрыва потонули одинокие вскрики и стоны изувеченной прислуги и только, когда дым рассеялся, я с ужасом увидел то, что осталось на месте пушек и передка; в яме свежеразвороченной земли валялись обожженные куски досок и колес и несколько фигур в серой, залитой кровью одежде. Но это было впечатление одной минуты, внимание тотчас же было отвлечено одинокой толстой фигурой всадника, теперь как-то странно сидящего около еще судорожно бившейся лошади… Толстый человек в серой солдатской рубахе с узенькими, серебряными погонами, — доктор Д., врач артиллерийской бригады каким-то чудом уцелел, разбилось только вдребезги его пенснэ, и, ошеломленный ударом, весь обрызганный кровью и песком, он сидел, как бы задумавшись над тем, что предпринять…

Через минуту, когда не осталось и следа происшедшего, когда так же равнодушно и твердо грохотали орудия, доктор уже бегал около ящиков, отыскивая батарейного командира.

— Полковник, — кричал он, стараясь перекричать гул канонады, — полковник, будете менять позицию? — Да? У меня 500 человек, куда же мне ехать?.. За лесом разве?! Вы будете впереди, на опушке?!. Ага!.. Ну, отлично, отлично, желаю успеха!

Доктор уже катился обратно, закинув назад апоплексическую голову в съехавшей на ухо фуражке…

Откуда-то он достал другую лошадь, при помощи трех артиллеристов вскарабкался в седло и, распустив поводья, под огнем помчался обратно к далеким повозкам, над которыми развивался флаг с красным крестом…

А батареи все гремели и резко звучали краткие командные выкрики: «Первая»… «Вторая»…

За два часа было пережито и перечувствовано страшно много… Артиллерия давно переменила позицию, отбивали налетавших венгерских гусаров, сами ходили два раза в штыки и, запыленные, обрызганные кровью и обожженные пламенем пылающих построек, солдаты нашей роты временно были отведены в овраг, в прикрытие.

Капитан только что занес ногу в стремя и готовился перекинуть другую, как вдруг словно задумался, медленно слез на землю, сел и, держась за мякоть ноги выше колена, досадливо промолвил:

— Проклятая!..

Пуля пробила ногу навылет и оставила только две маленькие дырочки в рейтузах с расплывающимися пятнами крови.

— Ну, теперь я больше не кавалерист, — добродушно промолвил капитан, вообще не охотник верховой езды, — придется вам, подпрапорщик, поехать за лес отыскать вторую полуроту… Они там в прикрытии… Приведите их сюда…

На поле рвались шрапнели…

Войск здесь не было, и австрийцы напрасно тратили снаряды…

Лошадь моя пугливо шарахалась в сторону от взрывов и храпела…

Невольно глазами измерял я расстояние до леса, манил к себе эту черную сплошную полосу, где казалось так безопасно, где не выла шрапнель и не жужжали пули… Но, как назло, в момент, когда мой конь достиг леса, совсем близко взметнулось пламя и с треском посыпался целый фейерверк и кусков разбитого снарядом дерева… На полянке за лесом расположился пункт…

Доктор Д. скакал посреди повозок с ранеными и носилок и отдавал какие-то приказания, ругал кого-то не злобно, но тяжелой, вразумляющей руганью и делал все это относительно хладнокровно, не отвлекаясь посторонними обстоятельствами…

Завидев меня, он подъехал и быстро заговорил:

— …У меня 500 человек… Вы знаете какая это «команда»? Один без руки, другой без ноги, куда я их всех уберу… артиллерия, вероятно, переехала, а к нам шрапнель сыплется…