Лицом к лицу

...Эл Хирт - преемник великого Луи Армстронга, "Сачмо", и родился Эл тоже в Новом Орлеане, и музыкой начал заниматься здесь с пяти лет, и отсюда уезжал получать почетный диплом "доктора" в консерваторию, сюда возвращался из далеких гастрольных поездок, здесь открыл клуб "501" на Бурбон-стрит, во французском квартале, который на самом-то деле более похож на квартал севильский, но поскольку Новый Орлеан называют в шутку "Европой для тех американцев, у которых нет денег на поездку в Старый Свет", никто не оспаривает примат испанского: важно, что по узеньким улочкам, среди двухэтажных, середины прошлого века домиков, цокают копытами лошади, запряженные в старинные экипажи, но иллюзия эта кончается, когда вы выходите к порту и видите старенький пароходик Марка Твена, пришвартованный к новой махине."Адмирала", и вместо обещанной экскурсии по местам твеновских героев "Адмирал" протащит вас по громадине порта (второй по величине после нью-йоркского), и станет вам немножечко грустно - так бывает всегда, когда прощаешься с детством, на худой конец - с иллюзией оного...

Вокруг клуба Эла Хирта множество клубиков, клубишек, клубенышей, и стоят возле них зазывалы, и двери раскрыты, чтобы зеваки могли увидеть кусочек стриптиза, и, тщательно ознакомившись с расценками на показ обнаженной натуры, войти туда, в ревущую истеричным джазом черную пасть с красными огоньками острыми зубами страшной, отталкивающей челюсти.

При том, что американцы считают каждый цент, не стесняясь записывать доход и приход на бумажке, в клубе Хирта всегда аншлаг, хотя билет баснословно дорог: двенадцать долларов пятьдесят центов. ("Месяц назад цена была одиннадцать семьдесят пять, - пояснил мой сосед по столику, - инфляция стрижет трубачей, докторов и рабочих под одну гребенку".)

Гаснет свет, и появляется громадный, бородатый пятидесятилетний Эл Хирт, и маленькая труба в его огромной руке кажется игрушечной, и не веришь, что в ней заключена громадная сила, которую ежедневно транслируют сотни американских радиостанций, и думаешь, что это "фокусы" сегодняшней звукозаписи, когда микрофон решает все, но вот Эл начинает играть - без микрофона, медленно обходя зал, и пронзительная печаль его музыки доходит до каждого, и он останавливается возле подсвеченной картины: молодой "Сачмо", Луи Армстронг, гениальный негр, лучший трубач мира, смотрит вслед уходящему по Миссисипи пароходику Марка Твена, играет - ты чувствуешь это - пронзительное, горькое что-то, а на берегу сидит мальчик с трубой в руках, и голова его опущена, и по острым плечам его угадываешь, что он плачет. Это Эл Хирт, маленький, жалкий еще, неуверенный в себе...

Но сейчас огромный Эл Хирт стоит возле этой картины, и острый луч отбрасывает его тень на юного, махонького Эла, и он начинает играть горькую жалобу негров, "спиричвэлс", и труба его, первая после Армстронга труба Америки, играет словно бы в унисон с нарисованной трубой "Сачмо", но Эл не позволяет поднять свою трубу до уровня нарисованной трубы Армстронга: почтительный ученик, он подчеркивает величие своего учителя, и это не есть принижение самого себя, это есть высшее проявление артистизма - быть последователем почетно, позорно быть имитатором.

А потом Хирт заиграл "Подмосковные вечера", и горло у меня перехватило так замечательно играл он нашу песню в далеком Новом Орлеане, а после он заиграл "Полюшко-поле", и сидевший рядом американец пояснил шепотом: "Это русское".

Я поднялся к Элу в номер. Кольца, браслеты, перстни валялись на столе: американцы хотят, чтобы любимая "звезда" - вне зависимости от пола - была украшена драгоценностями. Эл стоял возле окна, а на него с кресла смотрел черный "Сачмо" - громадная кукла, пародия на Армстронга, подаренная Хирту великим учителем.

- Вы из Москвы?! Здесь, в Новом Орлеане?! Передайте привет и уважение вашей стране, я бы мечтал приехать к вам с концертами! Я бы попел и ваши фронтовые песни!

- А ноты есть?

- Есть слух, - улыбнулся он и добавил: - А еще - память.

...Принстон. Одноэтажная Америка. Тишина, благость. Беседую с Гэллапом в его бюро на втором этаже в маленькой комнате, отделанной темным деревом. От многих кабинетов видных американцев его отличает скромность - несколько даже аскетическая. Имя Гэллапа известно всему миру, его опросы общественного мнения служат порой рецептами для тех политиков, которые умеют ощущать симптомы болезни, а не отгораживаться от них.