Лицом к лицу

Отец и мать Ветровы, ничем не выдающаяся чиновничья зажиточная пара, привыкли к ровному поведению сыновей, которое от времени до времени нарушалось неожиданными, но уверенными поворотами. Не видя в таких чертах характера ничего дурного и радуясь их самостоятельности, они спокойно относились к детям.

Революцию мать встретила усиленными молитвами, старик — брюзжанием и сетованием на то, что столь долго и настойчиво выслуживаемая пенсия превращается в химеру. Слова «пролетариат», «Советы», а позже «большевики» статский советник Ветров произносил, опуская углы мягкого рта и сделав презрительные глаза. Мать эти слова произносила как жупел. Она шевелила при этом правой рукой на груди, будто собираясь произвести крестное знамение. Дети как будто не произносили этих слов никогда.

Третьего апреля семнадцатого года Олег и Игорь были в толпе с матросами, солдатами и рабочими, встречавшими Ильича. Взобравшись на броневик, окруженный взволнованной толпой, Ленин стоял в легком пальто, с кепкой в руке. Он ждал, когда ему дадут говорить.

Братья с трудом пробились к броневику. Ленин заговорил, и они слушали его, взявшись за руки, словно для того, чтобы не потерять друг друга в толпе, переглядывались, чтобы убедиться, что слова оратора доходят и понятны обоим. Крепко сжатые пальцы говорили обоим о нарастающем волнении, о неожиданности и силе слов, летящих в толпу с высоты броневика.

Они несли слушающим сильную, смелую правду, от которой, раз услышав, нельзя отмахнуться. Правду неожиданную и вместе с тем всем знакомую, понятную, всем близкую, как солнце, которое таилось за тучей и вдруг вырвалось в свободную лазурь. Ветровы уходили, так и не разомкнув рук, взволнованные, молчаливые и, кажется, впервые легли в постель, не вооружившись ни книгой, ни газетой.

Через неделю за обедом, после сладкого, они заявили родителям, что оба вступают в партию большевиков.

Отец снял очки и протер платком глаза. Мать решила, что дети шутят, и деланно и долго смеялась.

Близнецы поблагодарили за обед и ушли к себе.

В столовой воцарилась тишина, какая может быть в комнате, где находятся два старца. Отец, выкурив папиросу, отправился на боковую. Мать хлопотала по хозяйству на кухне, рылась в рабочей корзинке и весь день задумывалась. Она останавливалась у окон на улицу, вздыхала, когда проезжал грузовик. В комнате сыновей было тихо, как в монастырской келье. В щель двери можно было увидеть, что оба, сняв ботинки, лежат на кроватях с книгами в руках. Олег читал «Курс русской истории» Ключевского, Игорь листал «Ниву» за 1896 год.

Вечером, когда близнецы ушли, мать сказала:

— Это все Степан. Он на заводе… И такой нахальный…

Отец посмотрел на нее долгим взглядом, под которым она постепенно увядала, и, как всегда про себя, сказал (не подумал, а сказал) что-то нелестное.

Она почувствовала и, как всегда, с благодарностью решила: «Какой он все-таки деликатный». Но по существу вопроса не согласилась. Ясно, что это — Степан.

Образ жизни близнецов резко изменился. Они уходили в восемь утра, редко бывали к обеду и возвращались глубокой ночью. Если они оставались дома, комната их наполнялась шумной молодежью. Отец рассматривал в передней рабочие кепки, смятые студенческие и солдатские фуражки. Мать удивлялась простоте, с какой заходили к юношам молодые девушки. Они не носили галош и шляп, следили в гостиной и запросто забегали в ванную помыть руки. Гости уносили и приносили книги, брошюры, газеты. Они без конца звонили по телефону. Казалось, все учреждения населены их знакомыми. Близнецы почти забросили институт. Они слушали какие-то лекции и какие-то читали сами. В их отсутствие звонили незнакомые требовательные голоса. Спрашивали «товарищей Ветровых». В июле ворвались юнкера. Осмотрели квартиру, удивились, ушли. В октябре близнецы исчезли вовсе на целую неделю. Первую весть о них, о том, что они живы и здоровы, но спят и питаются в Смольном, принес родителям все тот же Степан.

Степан, приятель молодых Ветровых, вихрастый, вытянувшийся за последние годы, как молодой дубок, — рабочий парень с верфи. Он всегда смотрит в глаза немигающим светлым взором, не здоровается первым, не уступает дорогу и, следовательно, по мнению господ, нахал и грубиян.

Характер у Степана неуемный. И жизнь его не успокаивала. С детства брал он с бою все, что нужно в жизни, отвоевывал у отца, позже у матери — вдовы, сбившейся с ног женщины, у дворников, у дворовых ребят, у соседей, даже место для сна — у парной, тряпичной тесноты дворницкой конуры.

Два марша ковровой лестницы отделяли дворницкую от второго парадного хода господ Бугоровских. Степан бывал у них и на кухне и в апартаментах. Тихо в больших комнатах. Сколько ни гляди — ни одной кровати. Здесь не жить, а только прохаживаться. Только птице сидеть на этих креслицах с гнутыми ножками. Повернись — что-нибудь заденешь, разобьешь. В господском кабинете можно заблудиться между диванами и столиками.