Лицом на ветер (СИ)

Ничего, она же германка, она крепкая, варварская кровь течёт в её жилах. Он осторожно поднялся на ноги и сдёрнул со своих вещей, сложенных на триподе, пояс. Если она будет сильно брыкаться, он свяжет ей руки.

Она уже, наверное, спала, когда он неслышно вошёл к ней; через маленькое окошечко под потолком пробивался свет костров. Девчонка лежала полубоком, частью на животе, частью на боку. Было прохладно, но Марк не чувствовал этого холода. Сердце с жаром стучало в каждой клеточке тела. Осторожно он потянул лёгкое одеяло вниз, на ноги, открывая шею, плечи, спину… О, она спала обнажённой, вот это мука. Его младший брат будто имел мозги, тоже заинтересовался. От возбуждения кружилась голова. Почему подобного не было с Атией? Там был просто долг, супружеский долг, а здесь желание, страсть, от которой сносило голову.

Он потянул одеяло ниже, открывая поясницу, верх ягодиц с двумя симметричными ямочками. Проклятье! Какая спина, длинная, сильная. В двух местах он заметил в полумраке следы от сегодняшних побоев — тонкие чуть тёмные полосы на светлой коже свенки. У этих германок чудная кожа, белая, очень нежная на ощупь. Хотелось поцеловать эти полосы от побоев. Это будет больно? А если нежно? Если одними губами?

Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Рабыня, видно, замёрзла и во сне обняла себя за плечи, стала искать одеяло и, повернувшись на спину, открыла глаза. Их взгляды встретились. В миг она проснулась, глаза её сразу стали на поллица, дёрнулась, вскидываясь, распахнула губы, собираясь крикнуть от неожиданности, от страха, от того, что случилось то, чего она боялась. Но Марк опередил её, быстро склонился и зажал её рот ладонью.

— Тихо… Умоляю… Не надо орать, не надо будить всех, здесь по соседству дети…

Он уже забрался к ней на ложе коленями и, зажимая её губы ладонью, второй рукой попытался справиться сразу с двумя её. Это было нелегко. Видимо, на этот раз она решила бороться до последнего. Она брыкалась, пытаясь вывернуться или даже подняться, хотела оттолкнуть от себя ненавистного римлянина, пыталась вцепиться в лицо ногтями.

А он-то наивный думал, надеялся, что связывать её не придётся, а оказывается…

Он навалился грудью на её грудь, ловя запястье одной руки, отпустил её, но закричать она не смогла: не хватило воздуха в лёгких, из губ вырвался только сдавленный сип со стоном. А Марк уже справился в её второй рукой, быстро связал их за запястья и притянул к спинке ложа, высоко поднимая руки. Наверное, даже сделал больно, потому что свенка поморщилась, не сводя с его лица отчаянного, потерянного взгляда вперемешку с мукой, с мольбой.

— Нет… — шептала чуть слышно, — пожалуйста… гос… господин… прошу вас… — Голос её срывался на беззвучный шёпот, ей не хватало воздуха, пересохло во рту, она пыталась говорить, но слов было не слышно. — Не надо… Умоляю… заклинаю вас… пожалуйста… не надо…

— Всё будет хорошо, поверь мне… Я бы не делал этого, но ты же не захочешь сама… Ты вынуждаешь меня делать тебе больно…

— Нет… нет… нет…

Она пыталась освободиться, дёргала руками, но ещё больше затягивала узел, а римлянин завороженно следил за её грудью. Каждое движение рабыни, каждый её рывок — новая пытка для него. Он наклонился и поймал губами маленький сосок. Видимо, от холода, от его прикосновений, он затвердел, упруго и нежно касался языка. Рабыня скрипела зубами от досады, закрывала глаза, и из-под ресниц текли слёзы отчаяния и бессилия. Повторяла:

— Нет… нет… нет…

А он целовал её груди, ласкал их ладонями, мягкие, нежные, целовал ложбинку между ними, рёбра под ними, нежную ямочку между рёбрами там, где солнечное сплетение. Грудь, живот девчонки тяжело вздымались под губами центуриона. «Ну почему, почему ты не можешь отвечать мне, почему это игра в одного, я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты чувствовала то же, что и я… Я хочу, чтобы и ты ласкала меня… Целовала меня… Я хочу, чтобы ты тоже наслаждалась этим, как я…»

Свенка уже не плакала, наоборот, зло стиснув зубы, отвернулась и смотрела в сторону, бузучастная, замкнувшаяся в себе, словно, то, что происходило, уже не касалось её. Что это? Опять отключилась? Ушла в себя? Будто потеряла сознание, как делала это уже сегодня. Но глаза её были открыты.

Центурион целовал её живот, перебрался коленями ей между ног, и поцелуями спускался всё ниже и ниже. Целовал бёдра, колени. Она позволяла ему. Может быть, устала сопротивляться или, наконец-то, начала испытывать что-то. Только тогда, когда Марк добрался поцелуями до самого важного, когда коснулся губами и языком, она дёрнулась всем телом и со свистом выдохнула через стиснутые зубы. И опять отключилась. Ну хоть живая, и то хорошо…