ЛЮ:БИ

Вытирая пыль с астролябии, Аделаида Вигдоровна в тысячный раз мечтает выйти через дверь, что пробьют в восточной стене – сказочки про аль-Бируни успокаивают, веки смежаются. Ей снится некое королевство – возможно, шахматное, – где разрешено это: “Боли, потеря интереса к жизни и стремление умереть достойным образом – главные мотивы пациентов, обращающихся к нам с просьбой об эвтаназии”, – говорит Королева, подписывающая кончиком крылышка какие-то документы: причем говорит именно ей, Аделаиде, и сердце у последней ходит ходуном: “Значит, Ваше Величество, Вы… Вы можете содействовать мне в получении визы?” – “Нет, дорогая, ты не понимаешь. Осуществление прекращения жизни медицинскими средствами по просьбе пациента и оказание помощи при самоубийстве возможно лишь в случае наличия доверительных отношений между больным и доктором. Принимающий решение об эвтаназии должен быть твоим лечащим врачом: он должен хорошо – очень хорошо! – тебя знать”. – “Но нет ли исключений из правил, Ваше Величество? И почему…” – “Дорогая, ты задаешь глупые вопросы. А знать он должен тебя, разумеется, для того, чтобы сделать заключение”. – “Какое заключение, Ваше Величество?” – “Как вы, русские, недальновидны, даже если и евреи! Заключение о том, действительно ли твоя просьба об эвтаназии представляет собой твое свободное волеизъявление, глубоко ли продумана и действительно ли речь идет о твоих неизлечимых болезнях и невыносимых страданиях”. – “Но, Ваше Величество, я страдаю, я страдаю невыносимо! А что будет дальше? Моя просьба глубоко продуманна – я лишь хочу отложить ее на некий неопределенный срок… Срок, через который… Одним словом, если человека вовремя не избавить от существования… Простите мое волнение… Еще несколько лет – или год? полгода? – и я превращусь… превращусь в овощ…” – “Хм, неужели ты думаешь, будто наше Королевство будет заниматься еще и импортными овощами? Нам хватает импортных шлюх! Нет-нет, только эвтоподданные. И не надейся, голубушка; прощай же – да помни: есть масса способов, не выезжая из своей у-у-у-дивительной страны…” – она улетела, в общем, а Аделаида Вигдоровна, задремавшая в кресле, вздрогнула и проснулась. Рядом, на туалетном столике, лежал томик запрещенного когда-то Набокова (и прочитанного ею, как следствие, много позже, чем нужно, – но все же прочитанного, о, чудо), а также “Нервные и психические болезни” Бортникова и Зубахиной (издание, разумеется, переработанное и дополненное). С Набоковым уже было как будто б все ясно, и все же не перечитывать его Аделаида Вигдоровна не могла, раз отравившись. Больше всего любила она “Лужина” да “Соглядатая” (в Смурове узнавая себя, и не напрасно); нередко перечитывала “Другие берега” и – особенно берлинские – рассказы, в которых изредка просвечивал темноаллейный Иван.

Маленький шедевр “Музыка” был сплошь в карандашных птичках (отмечалось, как ловко жонглирует В.Н. ее настроениями, переключая их, будто клавесинные регистры) – например, здесь. Или вот здесь пролетела. Или над этим местом. “Да-да… – вырвалось у Аделаиды Вигдоровны. – Да-а…”

А там, внутри то ли воздуха, то ли вздоха, уже “Блестели мокрые скалы. Однажды видели, как рыбаки несли утопленника, – из-под одеяла торчали удивленные босые ступни. По вечерам она варила какао”, или: ““Разойдемся на время. Так дальше нельзя”. Влетела маленькая дочка соседей, – показать котенка, остальных утопили”. Аделаида Вигдоровна закрыла книгу и, нахмурившись, крепко помянула адски словоохотливую цирюльнершу, с регулярностью придания ее прическе “формы” методично утомлявшую подробностями желудочно-генитального своего существования (именуемого, конечно, “насыщенной, полноценной жизнью”), как-то: рецепты, рассада, “мущинка”, etc. Однажды, во время всей этой трескотни, Веруня и проговорилась (речь зашла о слепых котятах): “А что же малыши? Вы раздали уже?” – поинтересовалась Аделаида Вигдоровна. – “Закопали. На даче”, – выпалила Веруня, замолчав, впрочем, лишь на миг; Аделаида Вигдоровна чудом не стряхнула с головы смышленые ее ручки, а на улице долго не могла успокоиться.