Люба

— Да. Он лечил ее, когда забрал из Штатов. Женя говорит, что из-за наркотиков и забрал.

— Сашка знает?

— Конечно, он знает о ней все. Но она гениальна. Она ему пара, она хорошая жена и мать, и она его соратник. Понимаешь, она равная ему по уму. Я знаю ее дольше вас, она присылала нам с Женькой вещи из Штатов, писала письма, иногда звонила. Я никогда не думал о ней как о жене нашего Сашки, но Женька ее единственная подруга детства, и между ними связь. Они совершенно разные, можно даже сказать — противоположные, но они любят друг друга и понимают. Люба несчастный человек, она сирота. Может быть, она избалована материально, но это не ее сущность. Она очень одинока, понимаешь. Она не такая, как все. Ее били в школе, не любили в институте. Теперь ее игнорируете вы всем отделением. Ты спроси у своей жены, как к ней относились в институте. Ей завидовали, а потому ненавидели. А вы ее боитесь. Потому, что знаете, что она лучше, талантливей. Она конкурент. Пусть пока потенциальный, но она сильный конкурент.

— Володя, ты, может быть, прав. Я оперировал с ней, когда она была студенткой. Она действительно впечатляет. У нее очень хорошие руки. Ладно, пора кончать с таким отношением. Сашка на меня уже злится. Но я в коллективе, мы просто ее прописываем.

— Она ведь вам ничего плохого не сделала. Не надо ее обижать.

Через несколько дней в клинике было объявлено собрание. Утром в ординаторскую вместе с Борисовым вошел незнакомый молодой человек. Они говорили на английском.

— Боже мой, Ричард! — Люба радостно бросилась к молодому мужчине. Они обнялись.

— Люба, ты все такая же. У тебя сын, а ты осталась тощая, как была.

— Ричард, какими судьбами? Ты именно тот человек, которого я меньше всего ожидала увидеть.

— Всему виной наша операция, помнишь?

— Какая?

— Ну та, после аварии поезда. Когда ты делала резекцию кишечника.

— Да, конечно, помню. Но при чем здесь та операция?

— У меня сохранилась пленка с видео. Операция была красивая, сложная, и ты была красивая как хирург. Так вот, когда мне было плохо после неудачного дня, я ее смотрел, и становилось легче. Это была наша первая самостоятельная операция. Удачная операция. Два года назад ее увидел мой дед. Его очень заинтересовал твой анастомоз. Он его повторил, успешно. Его стали применять с хорошим эффектом, с меньшим риском осложнений в послеоперационном периоде, ну и так далее. Он опубликовал статью, потом еще. Метод носит твое имя. И тебе присудили премию, но вручить ее не могли, так как у тебя не было диплома врача. Гарвард ты бросила, интернатуру не закончила. Вот, теперь у тебя, наконец, есть диплом, и мы с дедом приехали вручить тебе премию.

— Ты серьезно?

— Да, доктор Томас Мейсон в кабинете твоего отца.

Люба молчала. Она поникла, съежилась и растерялась.

— Ричард, так нельзя. При чем здесь я? У нас не было выбора, человек погибал… Просто больше никого не было. Все были заняты, а времени у него не осталось.

— Да, погибал, и ты взяла инициативу в свои руки. Ты сделала операцию, ты спасла ему жизнь, и ты сделала новый анастомоз. Тогда ты была более уверена в себе, чем сейчас.

— Я с тех пор почти не держала скальпель.

— Это грустно. У тебя талант, талантище. Возвращайся, тебе будет рада любая клиника. Ты будешь оперировать, сколько захочешь. У тебя будет все. Ты подумаешь?

— Я поговорю с мужем. Но у меня здесь семья. Здесь мой дом.

На собрании показали пленку с записью операции, рассказали о новом методе, и сам доктор Томас Мейсон вручил Любе премию Мейсона.

В коллективе Люба стала своей, она заслужила уважение хирургов.

Мысли. Люба

Я дежурю, уже вторые сутки. Что случилось, непонятно. Петя заболел, и у Киры грипп, а меня вот ничего не берет. Я только что вышла из операционной, снова аппендицит, уже тринадцатый за двое суток, сейчас заполню историю. Беру в руки пачку сигарет. Черт, кончились. И где я теперь возьму себе курево? Я устала, кроме тринадцати аппендицитов, было еще пару холецистэктомий и одно ножевое. Хочу курить, кофе и спать. А еще хочу домой… Хочу почувствовать теплую мягкую и нежную щечку сына, хочу, чтобы он обвил мою шею своими маленькими ручками, хочу услышать его смех и самое главное слово — Мама. Я каждый раз млею, когда он говорит "мама". Вот сижу, вспоминаю его и улыбаюсь, как дура. Медсестры переглядываются, видно и правда думают, что дура. Я не общаюсь с ними. Вообще стараюсь с коллегами меньше общаться. Мужчины ведут себя как похотливые самцы, а женщины — как брошенные любовницы. Ни тем, ни другим я не нравлюсь. Ну и ладно. Дома у меня есть сын, солнышко мое. Сладкий, чудный человечек. Завтра я уйду часа в два, если получится. Заберу его из детского сада с тихого часа и побуду с ним. А вечером придет Саша. И меня ждет следующая ночь в постели с мужем. Хоть бы не уснуть раньше времени. Как вы там без меня мои любимые мужчины?

Вот опять стучат в дверь ординаторской. Привезли кого?

— Любовь Александровна, там скорая с аварии, надолго там, если выживет.

— Пойдемте работать, — говорю я, а в голове, одно: «Черт, я ведь так и не покурила».