Любава

Однажды выскочил Митька в ночь и попер по тайге, не разбирая места. Низкие тучи брели куда-то по небу, изредка обнажая далекие звездные светлячки. Ветер обрывал куржак с деревьев и сыпал Митьке за воротник, но он ничего этого не замечал и опомнился лишь километрах в двух от зимовья. Стоял Митька посреди тайги без шапки, в одной рубашке и валенках на босу ногу. Стоял, не понимая, как он здесь и зачем. И странным было ощущение его, словно бы Любава где-то здесь, за деревьями, стоит и манит его за собой, зовет куда-то.

Митька набрал пригоршню снега, потер лицо и вроде бы успокоился, но до самого зимовья его не покидало тревожное чувство, что Любава где-то здесь, рядышком, смотрит за ним.

В этот вечер достал Митька из запасника бутылку спирта и полный стакан залпом выпил. Когда ему стало жарко, он лег на топчан и вдруг заплакал. И не стыдные слезы какие-то были, а вроде бы в радость ему. Катились они, горячие, по горячей Митькиной щеке, падали на подушку, и падало Митькино сердце в неизведанные глубины, билось и рвалось там в болючей тоске. И вся его жизнь, такая простая, известная всем и каждому, вставала перед ним. В сорок седьмом году пошел в школу, отмучил семь классов и было подался в школу механизаторов, но душа к железу не лежала. Бросил. Без души Митька не умел. Два года в леспромхозе сучкорубом отмантулил, матери из горя помог выбраться, а в шестнадцать лет встал на промысел, и все. Это было его кровное дело, и он впрягся прочно, надолго.

В семнадцать Митька в клуб пошел. Не в кино и не в библиотеку, а по-взрослому пошел гулять. Его приняли и признали. Но он и здесь особняком шел, не кидался куда попало, а тихо и упорно ждал своего часа. Так прошли годы, и в первые красавицы взошла Галка Метелкина. Парни бились вокруг нее, случалось, и на кулаках. Он ходил мимо. Тогда она первая пошла к нему. И уже думал Митька, что его час настал, что нашлась та, единственная, но думал равнодушно как-то и спокойно. Может быть, так вот спокойно и жил бы он с Галкой, девкой видной и веселой, не случись завалиться ему в универмаг.

15

В день, когда облетал вертолет промысловые участки, в поселке с рассвета колготились женщины, то и дело выбегая на улицу послушать, не хлопочет ли вертолет над тайгой, неся от промысловиков долгожданные весточки. Пелагея Ильинична, по случаю воскресного дня затеявшая громадный рыбный пирог, то и дело настороженно замирала, оттягивала платок с уха, прислушиваясь к звукам с улицы.

— Аль трещит, Любава? — беспокойно спрашивала она.

Любава, взявшись шить юбку к Новому году, отрывалась от работы и успокаивала Пелагею Ильиничну:

— Да нет, это Петруха дрова Колобковым повез.

— Как бы они там гостинец Митрию не растрясли.

— Я хорошо упаковала. Не растрясут…

В три часа дня маленький красный вертолет пронесся низко над домами и легонько торкнулся на специально расчищенной полянке возле поселкового клуба. Волнение, которым была переполнена Пелагея Ильинична, невольно передалось и Любаве. Бросив шитье, она подхватилась одеваться и уже на ходу, с порога, сказала Пелагее Ильиничне:

— Я сейчас, мигом.

Когда Любава прибежала к вертолету, многие женщины уже получили мужние посылки и теперь напористо расспрашивали вертолетчиков и Просягина о том, как выглядят их суженые, да не болеют ли, да не надобно ли им чего.

Любава взяла из рук директора промхоза маленький сверток, замешкалась, не зная, что ей делать дальше.

— Кланяется вам Дмитрий, — улыбнулся Просягин, — ну и само собой — целует накрепко.

— Как он там? — тихо спросила Любава.

— Скучает, — серьезно ответил Просягин, — домой рвется. Ну а с промыслом у него всегда хорошо.

Любава вспыхнула, поблагодарила Просягина и, провожаемая любопытными взглядами женщин, заспешила домой…

В свертке оказалась ловко выструганная из дерева матрешка и три письма. Одно — Пелагее Ильиничне. Два — Любаве.

Пелагея Ильинична, положив письмо на стол, долго разглядывала матрешку, потом тихо засмеялась и сказала:

— А ведь это он тебя, Любава, выстругал. Посмотри.

Любава взяла матрешку, вгляделась и неожиданно в самом деле увидела сходство с собой. С удивлением посмотрела на Пелагею Ильиничну, опять на матрешку и вдруг смутилась чего-то, по круглым щекам румянец пролился.

— Давай читать будем, — предложила Пелагея Ильинична и, захватив свое письмо, ушла к русской печке, где доспевал праздничный пирог.

Любава свои письма прочитала быстро. Опустив руки на колени, долго сидела в немой неподвижности, глядя в маленькое оконце на улицу. Потом начала перечитывать места, которые особенно удивили и взволновали ее.