Любава

Глаза оставались тайной. Они были яркими, живыми, лучистыми. Каким образом снимок, выцветший и пожелтевший по краям, местами даже осыпавшийся превратившейся в труху старинной фотобумагой, непосредственно изображение сохранял ярким, особенно глаза – оставалось непонятным. И не раз Илия ловил себя на мысли, что спиной ощущает взгляд внимательно следящих за ним глаз. Обернувшись, он никогда никого не замечал, но ощущение оставалось.

* * *

Часовенку поставили за две недели. Привезя заказанные иконы и утварь, Илия старательно наводил в ней порядок, развешивая и расставляя по местам привезенное. Сельчане и рабочие, находящиеся в отдыхающей смене, ему активно помогали. Это радовало священника – было видно, что души людские истосковались по слову Божию, по храму… Нередко и с Бережков приезжали жители, чтобы помочь. Илию уже знали и там.

Часовенку штукатурили и приводили в порядок всем миром. Но даже там в шепотках и тихих разговорах людей незримо витала Настасья. И, чтобы отвлечь прихожан от бесконечного обсуждения животрепещущей темы, он решил перевести разговоры на взорванный после революции храм.

– Баб Мань, – обратился он к возящейся, как обычно, возле него старушке, – а после того, как храм взорвали, неужели люди не пытались хоть часовенку поставить? Ведь на сотни километров вокруг нет ни одного храма.

– Пытаться-то пытались, да что толку-то? – задумчиво пошамкав губами, произнесла старушка. – Попа-то старого, который в церкви-то настоятелем был, как церкву-то разломали, вот его-то тады возле нее прямо и застрелили, на виду у всех. Так пятно кровавое на стене и осталося. А мальчонку его, коего он пригрел, сироту, вроде как в приют забрали. А остальных попов, что в ней служили, тоже расстреляли. Но то дело давнее, я мала была, когда мать об этом тайком рассказывала, не помню почти ничего. Только то, что она шепотом сказывала. А так-то ни… Тогда-то с этим строго было. Всё твердили, что Бога нету. А как-жеть это его нету, ежели он есть? – развела руками баба Маня с растерянным взглядом. Покачав головой и возвращаясь к натиранию утвари, она продолжила. – Об чем ты спрашивал-то? Ааа, про новую часовню… Ну так вот, слухай.

* * *

С месяц люди, крестясь и утирая слезы, косились на руины церкви. Оставшиеся мужики собрали сход и стали решать, что делать дальше. О какой свободе пели эти, в черных кожаных куртках? А ведь с ними еще и бабы были! Остриженные, как мужики, с цигарками в зубах, в штанах… тьфу, срамота! Да и поведение их… Да разве то бабы? Кому такая жена надобна?

Новые хозяева оказались гораздо хуже старого барина. Протасов их не грабил, последнее не отбирал, людей не угонял никуда, в церковь ходил честь по чести. А ежели случалось, что на работы куда отправить человека надобно, завсегда спрашивал – согласен ли, да платил исправно. А уж чтобы церкву рушить… Да сам бы лично живьем того негодяя по кусочкам разорвал! Любили Протасовы ту церковь, следили за ней.

Богатая церква была, красивая. Большие арочные окна в два яруса обрамляли нарядные наличники, стены и своды выложены фигурными кирпичами, образующими мельчайшие детали узоров. Фальш-окна расписаны, а по всему храму едва заметной паутинкой пущена ажурная лепнина, придающая ему невесомость. Внутри все блестело золотом, горели толстые свечи, и ажно три печи отапливали храм, дабы прихожанам было тепло и уютно.

Золотые маковки за много верст были видны с реки, а вскоре и сам храм выплывал навстречу. Издали он и вовсе чудесным видением казался. Со всех сел и деревень окрест люди по скока верст хаживали на службы воскресные, а уж на праздники храм завсегда полон был. Да и к иконе чудотворной, у коей Кузьма, первый Протасов, сына вымолил, поток страждущих не ослабевал.

И детей обязательно в приходскую школу водили, а то как же? Сам Протасов приказал со всех деревень окрест детей опосля службы собирать да учить счету да письму. И даже пристройку для того специальную к храму сделали, давно уж, с лавками да столами, рядами стоящими. Да и сам барин частенько проверял, как исполняется. И ежели не знали дети счета или прочесть ему не могли, что укажет – беда попам была. Хоть и уважал Протасов батюшку-настоятеля, но за детей, науку не постигших, трепал безжалостно. Потому и люди все грамоту разумели, читать да считать могли. А теперя как? Кто и где детей наукам учить станет? Батюшку-настоятеля то ироды застрелили, а остальные попы сами к стене встали…

Вот мужики подумали, в затылках почесали, да порешили недалече от старой церкви новую махонькую срубить. Тада еще кой-кто пару икон припрятать вроде успел, да еще утварь кой-какую…

Поставить-то ее поставили потихоньку, и даже иконы туда народ притащил, да только служить в ней некому было. Батюшку и остальных священников из земли не подымешь, а новых где взять? Снова собралися, посудили, порядили, ну и порешили хоть так в ней молиться – авось Боженька простит их, грешных, да не огневается за самовольство такое.