Когда Соня с тем же лихорадочным отчаянием отвечает на поцелуй, мое сердце принимается сумасшедше трепетать. И разбивается вдребезги, когда я напоминаю ему, что это не шаг к примирению, а акт прощания.
Адски горячий. Запредельно тяжелый. Зверски мучительный.
И, мать вашу, смертельный.
Ведь я знаю, что, несмотря на выжженную пропасть между нами, Соне Богдановой принадлежит не только мой первый поцелуй, но и мой последний.
Толчок ладонью мне в грудь.
Разрыв.
– Время пришло, Саша… Прощай…
Я зажмуриваюсь и рьяно мотаю головой.
Не могу это ни слышать, ни видеть.
– Скажи! – сгребая в кулаки мою футболку, со слезами вытряхивает то, за чем сюда явилась. – Простись со мной!
– Я без тебя не могу! – рявкаю в ответ.
– Слабак!!!
Да мне похер, что она сейчас думает. Я натуральным образом слезами умываюсь. Отвожу взгляд в сторону. И обнаруживаю под диваном то, что посеял вчера полубухой отец, и так рьяно искала сегодня мать. Сжимаю холодный металл пистолета, поднимаю и приставляю к центру Сониного лба.
– Тебя… Потом себя… – выношу приговор, как решение и как спасение.
– Стреляй… – все, что она шепчет, расширяя в ужасе глаза.
Я жестко кривлюсь, взвожу курок и, качая головой, в тон ей хриплю:
– До смерти, малыш… До смерти, блядь…
Вдох. И кислород заканчивается.