Люби, Рапунцель (СИ)

Идиллия должна когда-нибудь прерваться. Девственное умиротворение тишины разорвут душераздирающие хрипы и звуки удушающего кашля, болезненный стон и звучание шлепка прижатой ладони к повлажневшим губам. Подкатывающаяся тошнота полностью завладеет его восприятием, и он кинется прочь, вожделея лишь образ двери в ванную комнату, за которой его израненная сущность сумеет на время скрыться от уродливого образа.

Даня, смирившись с неизбежным, закрыла глаза.

«Топот. Бег. Ну же. Я жду. Мне нужно прочувствовать боль от твоего отступления».

Ее бедра что-то коснулось. Легко. Мягко.

Нежно.

Коснулось самого уродливого рубца, немедленно зашедшего дикой пульсацией, будто разбуженная темная тварь.

Взгляд метнулся к источнику мучительной нежности.

Чужая рука на ее бедре. Там, где еще никто никогда не касался. Мимолетные прикосновения чужаков, когда-то скрашивающих ее уединение и разделяющих редкие позывы ненасытной похоти, добирались до этого места, но каждый раз ограничивались довольствием от ощущения плотной ткани под пальцами вместо ответного порыва разгоряченной обнаженной кожи. Уродство всегда было скрыто. Ради спокойствия этих «временных переменных», проставленных в уравнении ее похотливых желаний. Обоюдное удовольствие друг для друга - без волнения и страха, и она могла оградить этих чужаков - чаще неимоверных добряков - от необходимости постигать все тайны ее покалеченного тела. И Даня делала это - ограждала их снова и снова, - хотя бы ради того, чтобы выразить благодарность за созданную иллюзорную связь.

Никаких обязательств. Неважно, что чужаки готовы были к чему-то большему, она заранее милосердно дарила им спасение от тяжкого груза.

Связь не разорвана. Она никогда и не создавалась. Вы свободны. Живите дальше в счастливом неведении о том, чего по-настоящему сумели избежать…

Однакоэта ладоньне столкнулась с привычным препятствием. Источаемое ею тепло никто не защитил от ужаса познания, и оно наивно и беспечно проникло сквозь грубый шершавый слой и доверчиво приникло к опаляющему холоду нетронутой сущности, затаившейся под изуродованной кожей.

Ладонь Якова согревала поверхность, которую давным-давно нещадно рвало лезвие ножа, а затем и острый угол холодного грязного металла. Он привстал на коленях, подался вперед и отклонил голову в сторону, пристально рассматривая похожий на спиральку краешек рубца, выглядывающий из-под его правой руки. Ладонь Левицкого ушла чуть вниз, и обжигающие пальцы прошлись вдоль неприхотливо зажившей раны - от начала, обозначенного темным углублением, по выпуклому шершавому покраснению, напоминающему вшитую в кожу молнию, до малюсенькой розовой «спиральки».

Даня почувствовала жар, а щекочущее ощущение прошлось вместе с пальцами Якова по ране и продублировалось прямо в разум. Показалось, что кто-то пощекотал изнутри ее черепную коробку.

Потрясение от увиденного не позволило ей тотчас же прореагировать на нахлынувшее чувство омерзения - не к Якову, а к реакциям собственного тела. Она лишь сильнее оледенела и жадно вперилась в бледную руку с длинными пальцами, жестоко бередящими ее восприятие.

«Не может быть… Этого не может быть… Мне это кажется… Мне это снится…»

А Яков неспешно прошелся пальцами по шрамику, уместившемуся чуть ниже уродливого выпуклого соседа, и замер, словно бы углядев что-то интересное в пространстве за гранью настоящего.

«Пусть все закончится… Пожалуйста… Позволь мне проснуться…»

Все это время левая рука Якова упиралась в одеяло, поддерживая устойчивость положения хозяина. Однако Даня едва успела еще раз воззвать к безымянным силам, моля о благословенном пробуждении, как к омерзительному акту познания присоединилась и эта рука.

Яков внезапно наклонился вперед, приближая свое лицо сбоку к Даниному бедру - к тому месту, где жила темная тварь, - застывший в одном страшном моменте рубец. Его правая рука, мягким касанием огладив поверхность нетронутой кожи, переместилась на девичью ягодицу. А левая рука скользнула между ее ног, мимоходом делясь жаром с тем особо чувствительным участком кожи на внутренней стороне бедра, которое и без того всегда горело пламенем.

Трепет по телу разлился волной озноба, когда Даня ощутила, что там, в самом низу, костяшка согнутого большого пальца Якова уперлась в краешек ее трусиков.

Бесстыдство, с которым он обхватил ее бедро, ощущение его масштабного прикосновения сразу на множестве чувствительных участков кожи и осознание близости его рук к местечку, сокрытому тонкой тканью нижнего белья и неистово бьющемуся в ритме сердца жаркой пульсацией, так поразили Даню, что она начала тихонечко дрожать.

«Проснись! Проснись! Немедленно пробудись! Это кошмар! Всего лишь кошмар!..»