Люби себя, как я тебя

Примерно полгода назад приятелю Бориса Владимировича, занимающемуся автобизнесом, удалось-таки выполнить его давний заказ и пригнать из-за границы слегка помятый джип, купленный там за бесценок. Папа пристроил его в пустующий соседский гараж — чтобы дочка не увидела раньше времени — и с усердием и любовью приводил его в надлежащий вид и состояние, намереваясь сделать ей подарок на Новый, двухтысячный год. Он очень хотел, чтобы номер машины был «2000» и даже готов был на дополнительные расходы по этой статье. Но такого номера в городской автоинспекции не нашлось, зато нашелся номер «7228» — год рождения и приближающийся возраст Саши, что и означало год двухтысячный.

Вручая дочке, онемевшей перед сияющим темно-зеленым перламутровым «чероки», ключи, папа сказал:

— Хорошо, что мне не удалось раздобыть эту машину раньше.

— Почему, па? — спросила Саша.

— Боюсь, с высоты его сиденья и из-за его темных стекол ты могла бы не разглядеть такого замечательного парня, как Антон.

ЛЮБИ СЕБЯ, КАК Я ТЕБЯ (Повесть)

Все началось банально, как в плохом романе. Хотя, если подумать, не все ли в этой жизни так и начинается — с самого момента нашего появления на свет Божий?..

Как бы то ни было, при первой нашей встрече… Да что там, при первом взгляде на него я поняла, что меня прежней больше нет… Опять не совсем то: не поняла, а почуяла. Так, наверно, кошки чуют землетрясение, крысы — течь, и бегут, бегут, движимые инстинктом самосохранения. Я не убежала. Впрочем, сначала — так сначала. Даже лучше — с предисловия.

Предисловие

С маминой сестрой, Тамарой, мы были не то чтобы дружны, но довольно близки. Их с мамой разница в девять лет была гораздо заметней, чем наша с Тамарой в пятнадцать. Когда произошло то, о чем я хочу рассказать, мне было двадцать пять, а ей — около сорока.

Но это — по паспорту. Внешне она мало отличалась от моих сверстников. Возможно, потому, что вела богемный образ жизни. А это и прическа — то есть никакой, и одежда — современное хиппарство, и манеры — полная раскрепощенность.

Я знала — по обрывкам скупых разговоров между мамой и папой, — что мои родители, мягко выражаясь, опечалены судьбой Тамары: не замужем, ни детей, ни своего жилья, профессия какая-то несерьезная, ненадежная — искусствовед. У меня же ни разу не возникло повода пожалеть ее или пожелать ей чего-то лучшего, большего.

Полгода тому назад, осенью, Тамара сказала мне, что встретила мужчину своей мечты. Я искренне порадовалась, будучи посвященной в предыдущие драмы, постигшие ее в личной жизни. Зато в нашем доме воцарился едва ли не траур. Когда приходила светящаяся счастьем Тамара, мама принималась обличать ее в грехе любодеяния и увещевать, дабы та опомнилась, покаялась и отреклась от небогоугодной жизни.

«Зоя, — говорила Тамара маме, — ты понимаешь хоть что-нибудь в любви?»

«Это не любовь, — говорила мама, — это блуд».

«Как ты можешь судить, — говорила Тамара, — ты же не знаешь наших отношений».

«Вы живете в грехе, — твердила мама, — прежде нужно проверить чувства, зарегистрировать брак, а потом ложиться с мужчиной — с мужем! — в постель».

«Откуда ты у нас такое ископаемое?» — смеялась ее сестра.

Мама не была ископаемым, она была строгого, почти пуританского воспитания, которым заправляла в их доме бабушка — моя прабабушка. Я помню ее совсем старенькой, в безукоризненно отглаженных темных платьях с безукоризненно отбеленными кружевными воротничками; безукоризненно уложенные локоны седых волос — тоже, казалось, отбеленных и отглаженных — венчали ее безукоризненные манеры выпускницы института благородных девиц. После такого старта советской школе оставалось только зацементировать благоприобретенные мамой представления о том, «что такое хорошо и что такое плохо», добавив кое-какие детали в виде морального кодекса строителя коммунизма, устава пионерской, а потом и комсомольской организации, а также понятия «советская женщина». Последовавшее за этим христианство, в которое мама вполне логично угодила, познакомившись на пятом курсе с папой — он был из верующей семьи, — окончательно выхолостило ее душу, заменив «прекрасные порывы» на упорядоченное существование по писанным в Библии и дописанным во всяческих к ней приложениях правилам, и в непреходящем страхе перед карой Божьей за каждое неверное движение не только тела, но и мысли.

Мне тоже с детства говорили о Боге, о вечной жизни, о пути спасения и учили заповедям. Не знаю уж, в кого я удалась такая вольнодумка — не в тетку ли? — только многое, очень многое смущало меня и в том Боге, который, называясь Любовью, нещадно и жестоко карал всех и вся за малейшую провинность, и в организации под названием «церковь». Любые попытки поговорить с родителями на волнующие меня темы заканчивались их проповедями о смирении и неосуждении и не добавляли ничего нового к тому, что я уже знала.

Начало