Любящее сердце

И все же ей было приятно. Удивительными оказались его поцелуи, прикосновения его рук к ее телу, особенно к груди, к той самой, по поводу которой последние годы она так сильно переживала, поскольку ее бюст был пышнее, чем у всех ее ровесниц. Ей понравился запах его обнаженного тела. И когда он… когда он вошел в нее, причиняя ей боль и страх, поскольку она испугалась, что для него там не хватит места, и когда он начал двигаться в ней, она испытала странное, ни на что не похожее наслаждение.

Нет, она не представляла, что он – это Лайонел. Просто когда она открыла глаза и увидела, что это Габриэль, а не Лайонел, на нее накатила тоска. Она чувствовала себя глубоко несчастной потому, что не понимала себя. Потеряв возлюбленного при таких душераздирающих обстоятельствах, как могла она наслаждаться, лежа в постели с человеком, который отнял у нее любимого и заставил ее стать своей женой? И все же ей было хорошо с Габриэлем. Значило ли это, что она никогда по-настоящему не любила Лайонела? Но если она его не любила, значит, все, чем она жила последние пять лет, было всего лишь иллюзией? И еще: если ей было так хорошо с этим человеком, как могла она презирать его или осуждать за аморальность?

И она оплакивала свою слабость, предательскую слабость плоти и сердечное непостоянство. Она испытала всю полноту унижения и стыда, плача у него на глазах, в то время как он продолжал делать с ней это. Но она не могла остановиться. Сил не было сдерживать себя.

Она плакала, потому что он не стоил ее привязанности и ее уважения. Она плакала, потому что он напрочь был лишен чести. Потому что он жестоко разрушил ее жизнь и отнял у нее человека, которого она любила не таясь (или вовсе не любила?) целых пять долгих лет. И потому, что она дважды не без удовольствия целовалась с ним, когда была все еще помолвлена с Лайонелом, и оттого, что с ним, а не с Лайонелом испытала то, что зовется актом любви.

Она плакала оттого, что тело ее хотело любить его, а ум и сердце – нет. Ни за что!

И все же она его жена. Она будет жить с ним день за днем бок о бок. Если, конечно, он не решит поселить ее отдельно. Она узнает его привычки. Узнает, что он любит и чего не любит. Будет знать о его вкусах, предпочтениях и даже мыслях столько же, сколько знает об отце и Саманте. И она будет носить его детей. Уже сейчас в ней живет его семя. И он будет продолжать оставлять в ней его до тех пор, пока оно не прорастет в ней.

Теперь она была замужней дамой. Не девственницей. А этот мужчина, что спит рядом с ней, – тот, которому она отныне принадлежит. Не Лайонел. Габриэль. Дженнифер с удовольствием вдохнула его запах. Терпкий, мужской. И вскинула голову, заметив, что ритм дыхания его изменился. Его темные глаза смотрели прямо на нее.

Он приподнял руку и погладил ее по виску.

– Мне очень жаль, дорогая, – сказал он нежно. – Правда, эти слова мало что выражают, но лучших я не знаю. Я втянул тебя в неприятную историю, но выбраться можно только одним способом: мы оба должны смотреть вперед и пытаться сделать что-то стоящее из того, что сегодня нам кажется совершенно негодным.

Она смотрела на него, вспоминая бал у Числи и фруктовый сад леди Бромли. Вспоминала, что он ей нравился тогда.

– Ты сможешь попытаться? – спросил он. – Ты попытаешься?

У нее и в самом деле не было выхода.

– Не могу. – Дженнифер закрыла глаза. – Габриэль, мне невыносима сама мысль о том, что ты трогал жену своего отца, а после этого то же самое делал со мной. Для меня невыносимо сознавать, что где-то в Европе растет девочка, приходящаяся тебе одновременно дочерью и сводной сестрой. Это настолько порочно и жутко, что мне хочется умереть.

Она захотела отодвинуться, но он только крепче обнял ее. Внезапно она ощутила себя порочной и грязной: ведь ей нравилось то, что он делал с ней ночью.

– Послушай меня, – сквозь зубы проговорил он. – Из того, что я виновен в одном преступлении, отнюдь не вытекает, что я виновен во всем, в чем меня обвиняют. Однажды ты поверила мне, Дженнифер. Я ни разу не дотрагивался до своей мачехи в том смысле, в котором ты говоришь об этом. Я не отец ее ребенка. Я не бросал ее. Я увез ее, потому что она чувствовала себя несчастной, жалкой и неприкаянной. Я увез ее, потому что мой отец мог причинить ей вред, и еще потому, что тот негодяй, от которого она забеременела, исчез немедленно, как только понял, что его забавы могут иметь далеко идущие последствия, и отрекся от нее. Я отвез ее туда, где она смогла выносить своего, ребенка в покое и комфорте, а потом я уехал, так как понял, что там она сможет начать свою жизнь заново и, быть может, найти свое счастье.

Она прижалась лицом к его груди. Она была так наивна. Она всегда верила всему, что он говорил ей, несмотря на непреложные свидетельства противного. Она и сейчас ему верила.