Любимая игрушка судьбы

Лишь наскоро омыться и совершить все, что этому предшествует и сопутствует, мог позволить себе Акамие, потому что царь, жестоко страдая, искал утешения только в прохладе его пальцев и жасминовой нежности голоса, час за часом шептавшего и напевавшего, отвлекая от боли и страха, перед которым бессилен и храбрейший воин. Ожидание смерти на ложе болезни сильно разнится от свидания с ней на поле боя. А бальзамы и эликсиры Эрдани не могли погасить боль, сжигавшую царя.

Изредка и ненадолго забывался царь неглубоким, ненадежным сном, пугливо бежавшим при малейшем звуке или мелькании пламени в светильнике. Пока он спал, Акамие, торопливо переодевшись в свежие одежды, присаживался на низкий широкий подоконник, привалившись головой к решетке, и смотрел в сад. Сон не шел к нему, может быть от усталости. Но потоки белых лепестков, облетавших с ветвей, сбивавшихся в сугробики вокруг стволов в яркой траве, мелькание теней в зелени сада, а ночью — торжественные громады созвездий и плавное течение черных громоздких облаков, кое-где тронутых лунной каймой, приносили облегчение и утомленным глазам, и душе.

Не в первый и не во второй раз Акамие заметил его. Но когда заметил, понял, что эту особенную тень, это смутное движение в темной глубине ночного сада он улавливал и раньше — каждый раз, когда подходил к окну. Лазутчик намеренно давал Акамие заметить себя, но лишь краем глаза, так что это и не доходило до сознания. И вот теперь позволил смутному силуэту проявиться, выступить из темноты, плащу — прошуршать по влажной траве, шагам — быть услышанными, а лицу быть увиденным.

Это было в последний предутренний час, когда темнее темнота и тише тишина, когда крепче всего сон. И царь спал, и спали все во дворце, кроме стражи и бессонного Акамие.

Просунув руку в отверстие решетки, Акамие поманил лазутчика. Тот не замедлил приблизиться и, встав на выступ у основания стены, поймал руку Акамие сухими горячими пальцами. Акамие отдернул руку, как обожженную.

— Что ты ищешь здесь, чего ждешь?

Ашананшеди не ответил.

Только заглянул в глаза.

Его взгляд был как торопливый, жадный глоток мурра: только блик колыхнется поверх густой тьмы — и обжигающая горечь.

Акамие оглянулся. Царь спал, ночь текла, огибая сонный огонек над светильником. Все было тихо.

— Это ты был тогда, у качелей?

Лазутчик кивнул. Его лицо было неподвижно, как маска, а глаза чернее ночи. Если он и был старше Акамие, то ненамного. Но Акамие видел: их время течет по-разному, и возрастом им не равняться.

— Скажешь мне свое имя? — спросил Акамие.

— Дэнеш, — тут же ответил лазутчик и, приоткрыв на груди плащ, показал шнуровку. Хитроумно переплетенная, она образовывала знак, заставивший Акамие вздрогнуть.

— Судьба? — изумленно выдохнул он.

Теперь удивился ашананшеди.

— Почему? Это означает «цель» или «начало», смотря с какой стороны…

Акамие не дослушал, припав лицом к решетке, зашептал торопливо:

— В царском дворце я потерял шкатулочку, маленькую такую, из белого нефрита… — Акамие провел пальцем поперек раскрытой ладони, показывая размер шкатулки. — Она не могла пропасть. Можешь найти ее? На крышке такой знак… — Акамие пальцем коснулся шнуровки. — Можешь?

— То лекарство, которое спасло царя?

— Откуда?… — отшатнулся Акамие. Но спрашивать было уже некого. Темный силуэт провалился в ночь, слился с ней, и ни звука, ни шороха. Будто и не было никого в саду.

Из глубины опочивальни раздался хриплый вздох. Акамие прикусил губу и поспешил к больному.

Убирая со лба господина слипшиеся пряди, смачивая ткань, отирая ею лицо, он плел полубессмысленную речь о тающих звездах, резче проступающих тенях и свежести сада на рассвете. Он говорил с неторопливой подробностью, зная, что продолжать придется долгие часы мучительного бодрствования больного, а Эртхабадр давно не отвечает и даже не прислушивается к его словам, лишь бы голос звучал не прерываясь…

— Позови Эрдани.

Голос Эртхабадра был ясен и тверд. Акамие сморгнул, оправился от удивления и, кивнув, бросился вон из опочивальни, по дороге будя слуг и повторяя им приказ.

Когда стремительная фигура Эрдани замаячила в свете высоко поднятых фонарей, Акамие так же поспешно вернулся к больному.

— Уже здесь.

— Оставь нас.

В дверях опочивальни Акамие почти столкнулся с врачом. Тот снова — в который раз — устремил на царевича ожидающий взгляд. Но Акамие покачал головой.

— Тебя звал господин.

На этот раз Эрдани не скрыл удивления. Но напоминать избранному Судьбой противоречило канону, а порошок в нефритовой шкатулке не относился к известным лекарствам, да и к неизвестным тоже. Даже просто как врач Эрдани не мог завести о нем речь. Происходящее было вне его полномочий. И он только покачал головой. Но на этот раз Акамие понял и его ожидание, и недоумение. Смущенный, он опустил голову и торопливо вышел из опочивальни.

Эрдани ничего не оставалось, как приблизиться к ложу больного.

Эртхабадр встретил его взглядом осмысленным и твердым.

— Скоро ли я умру?

Эрдани отрицательно качнул головой. Больной поморщился.

— Знаешь ли ты средство, способное облегчить конец?

— Только ускорив его.