Любимая игрушка судьбы

— Да! — воскликнул Лакхаараа — Точно помню, все было так, как ты говоришь. Почему же Акамие не умер?

— Об этом и я спрашивал Эрдани, но недостаточным оказалось искусство твоих палачей, брат мой и повелитель. Ты знаешь, что Эрдани был слугой Судьбы. То, что сильнее боли и страха, замкнуло его уста, и он умер, не раскрыв тайны. Акамие же — остался, обузой и беспокойством тебе, повелитель. Потому что не только других не заставишь смотреть и не видеть, но и его не изменишь. Он вырос на ночной половине и для ночной половины. Как меч ищет руку, которая согреет его рукоять, как дарна ждет пальцев, которые прижмут ее струны и заставят их петь, так раб станет искать себе господина. Что делать нам, когда найдет? Мы ведь хотим избежать позора, который не считаем дозволенным обнаруживать. Не поможет сокрытие и замалчивание.

— Нечего возразить тебе, Эртхаана, но есть что спросить: отчего ты так настойчив?

— Разве я не сказал тебе, что и мне не дает покоя красота этого несчастного? С тех пор как умер отец, стал этот брат для меня острием желания, которое жалит и язвит. Знаешь сам, ибо ты проницателен, что пытался я завладеть им, когда он был невольником. Теперь говорю тебе об этом, чтобы ты видел мою искренность и поверил моему намерению. Пока он здесь, повелитель, нет покоя и боюсь беды. Удали его.

— Разве так слаб твой дух, Эртхаана, что может одолеть его страсть?

— Сколько препятствий я возводил этой страсти, а она мешает мне выговаривать слова, и я давлюсь своим дыханием, когда вижу его. Если же сойдусь с ним, не избежать смущения и огласки…

— Думать не смей! — одернул его Лакхаараа.

Эртхаана возликовал в душе: теперь не будет помехи к осуществлению желаемого. Удалось задеть в брате ревность и пробудить опасение, что другой может завладеть тем, от чего он сам отказался. Если пес не может достать кость, он к ней никого не подпустит.

— Это было бы злодеянием и мерзостью, на которую не может решиться человек. Вспомни, Эртхаана, что негоже теперь смотреть на этого брата, как на раба, доступного желаниям. Он свободный. Или ты забыл, какнадлежит поступать с тем, кто желаний своих не обуздал и страсти недостойной не превозмог? Или думаешь, что для тебя я смягчу закон? И совершающий, и терпящий такое действие должны быть побиты камнями. Разве не сожгли огнем Тахина ан-Аравана из Сувы за то, что его познавали сзади, как познают женщину? И разве не распространились разговоры об этом во все области Хайра? Берегись, Эртхаана. Отец наш отличал Акамие среди своих рабов, и дал ему волю за его заслуги, а они велики, и признал его сыном, и дал дворец и удел, как сыну царя. Надлежит воздерживаться от недостойных мыслей и намерений. Я буду охранять честь этого брата так же, как честь любого из моих братьев. И твою честь, Эртхаана. Ради чести царства.

— О том я и беспокоюсь, повелитель! — вздохнул Эртхаана. — О чести царства и о моей чести. Не будет нам извинением то, что брат был рабом и привык к запретному и почитающемуся низким и отвратительным для мужчины. Он отмечен этим клеймом в глазах людей, разве возможно, чтобы такое забылось? Потому и было последней волей царя, отца нашего, взять его с собой на ту сторону мира, чтобы здесь не нанес он урона чести царского дома.

— Думаю, ты прав. Но что с того? Судьба его пощадила.

— Пощадит ли молва наш дом? — вкрадчиво заметил Эртхаана.

— Довольно! — Лакхаараа подался вперед. — Будет так, как я сказал. Этот брат такой же брат мне, как и ты. Он останется при мне советником, ибо его советы мне необходимы. А ты, Эртхаана, умерь свою страсть и обуздай свои желания.

Но когда Эртхаана ушел, вспомнил царь, как думал он, провожая глазами белую фигуру в дворцовых переходах, глядя, как удаляется белый плащ, проваливаясь на боках в теплую серую глубину складок. А думал он так:

«Не дала мне тебя Судьба. Трон и власть дала, тебя — нет.

Что же не взял я тебя сам, когда в моих руках ты вздрагивал и мелко дышал от страха, и пах конским потом, и пылью, и кружащими голову запахами ночной половины, и каменел от гнева, и заклинал меня братством, которого никогда не было между нами?

Что же ты отцу не твердил о том, что ты — его сын и что, если возьмет он тебя на ложе, кто же из нас, твоих братьев, не пожелает того же — по праву крови? Разве имение отца не будет разделено между его сыновьями? Разве не от тебя не отрывали глаз всадники в белых платках — братья твои, сыновья отца нашего, — не от твоего ли черного платка, встречным горячим ветром налепленного на лицо? Не от твоих маленьких рук и тонкого стана в тугом поясе? Не тебя ли мы желали сильнее, чем военной добычи, золота, камней и пленниц? Что же ты отцу не сказал?…

Ты мал был, брат, ты не знал, что это — отец твой, а если и знал? Ты молчал молчанием раба, и покорялся покорностью раба, и был рабом.

А теперь ты сделал так, что я не стал отцеубийцей, а стал законным царем в Хайре. И раз не дала мне тебя Судьба, и сам я не взял — ничьим ты уже не будешь, брат мой».

А Эртхаана говорил с братом своим, царевичем Шаутарой, так с ним говорил: