Любимая мартышка дома Тан

Ну, что тут можно было сказать. Согласно местным понятиям о вежливости, следовало проявить как можно больше скромности.

— Мы предполагали, а не занимались провидчеством, — склонил я голову. — И заранее спрашивали у разных людей их мнения о том, что они стали бы делать, если события будут развиваться так или этак. И получали точные ответы. Должны же мы, скромные слуги наших властителей, приносить им хоть какую-то пользу. Вдобавок письма можно возить гораздо быстрее — если менять курьеров и лошадей. И мы хотели бы предоставить вам своих курьеров, господин Чжоу. Доставляют же ягоды личжи для гуйфэй Ян за несколько дней из самого Гуанчжоу?

Я опасался, что опять услышу это непередаваемое «Хо. Хо. Хо» господина Чжоу. Но он справился. И замолчал. И не вспомнил о славе дома Маниаха, которая вполне соответствует реальности. Он только смотрел на меня все тем же странным взглядом, а потом сказал:

— Человек, который отправится говорить с уйгурами, — генерал Пугу Хуайэнь. Письмо халифу вы можете отправить завтра сами. Как вы понимаете, в обоих случаях император не может просить никого о помощи.

— И долг кагана и халифа — попросту, без всяких просьб, помочь своему другу и соседу, — согласился я. — Так все и будет. Пусть только армии императора сдерживают мятежников до лета. А там — все будет хорошо. Отряд воинов — «черных халатов» — вполне может прибыть к началу лета. Ну, а уйгуры еще ближе, так что мятежник Ань Лушань все поймет к приходу большого тепла.

Чжоу молчал и смотрел на меня лишенными блеска темными глазами.

Ну, вот я и изменил мир еще раз, сказал я себе, поднимаясь на ноги. Теперь оставалось только уцелеть самому.

О чем мне немедленно и напомнили.

— Да, вот еще что, — сказал господин Чжоу на прощание. — Вы больше не уезжайте слишком далеко и надолго. Вы мне можете понадобиться.

В этой фразе было слишком много смыслов, чтобы она мне понравилась.

И еще этот взгляд… Помню, что в тот раз — а то была последняя наша встреча с господином Чжоу, — мне показалось даже, что во взгляде этом была какая-то смесь благосклонности, умиления и — неужели сочувствия? Тогда у меня мелькнула мысль, что вот так какой-нибудь из поваров Сангака смотрит на особенно симпатичного молоденького козленка, смешно взбрыкивающего копытами, который именно сегодня вечером отправится в котел.

Но малодушные эти мысли я тогда мгновенно отогнал.

Я еще обернулся, перед тем как покинуть двор, через который к господину Чжоу бежал толстый чиновник, подобрав полы халата. Под мышкой у него были две твердые дощечки, между которых торчало лебединое перышко. «Пернатые указы», говорили в таких случаях поэты, знавшие, что так выглядят депеши из дворца особой срочности — и только если речь идет о делах военных. Ведомства церемоний или лесов права на лебединое перышко не имеют.

Чжоу, однако, на чиновника пока не обращал внимания и гладил здоровенного короткохвостого кота, непонятно каким образом оказавшегося у его возвышения в этом более чем серьезном учреждении. Кот крутил головой, пытаясь залезть под раскинутые вокруг сиденья господина Чжоу черные полы его зимнего костюма и погреться там.

Что ж, господин Чжоу, должны же и у вас быть хоть какие-то маленькие слабости-да вот хоть коты и кошки, — кто же против. Это несущественно.

Существенно было другое. Что бы там ни замышлял против меня этот человек, я только что купил у него отсрочку еще на полгода.

Это если слать письма не обычным медленным караваном, а с курьерами, которые знают, когда и где надо держаться поближе к каравану с его сотнями вооруженных людей, а когда не так уж и страшно рвануть галопом маленьким отрядом человек в пять по голым и опасным тропам. Нет более опасной — и красивой- работы, чем у этих курьеров, каждый раз играющих со смертью в го и почти всегда выигрывающих.

Итак, полгода. Ну, лучше-четыре-пять месяцев. Достаточно, чтобы завершить грандиозную операцию с шелком.

А дальше с господином Чжоу действительно разумнее было бы попрощаться. Желательно — навсегда.

Я несся домой, не глядя по сторонам. Город становился для меня призраком, его серые стены, светлые проспекты и цветная черепица превращались в воспоминание.

ГЛАВА 18 ПРОЩАНИЕ С ГОСПОЖОЙ ЯН

И украшенные ленточками пони, на которых тут катают детей.

И медленно бредущие, скалящие крепкие зубы верблюды, в кожаных сиденьях вокруг горбов которых помещаются флейтист, цимбалист, еще пара музыкантов — в общем, целый передвижной оркестр, собирающий со слушателей монетки, а то и отрезы шелка, которые преподносят им обитатели богатых домов.

И соревнования плакальщиков на Западном рынке, после которых чемпион, а скорее его наниматель — хозяин погребальной конторы — мог рассчитывать на громадные гонорары; их поэтичный вой под луковые слезы вызывал у чанъаньцев самые возвышенные чувства.

Конец, конец, всему конец.