Любимая наложница хана

В сердце ей словно бы ударило что-то, она даже зажмурилась на миг, и тут кто-то, кашляя и задыхаясь в серой дымной пелене, вцепился в дитя, вырвал его из рук Лизы. Она открыла затуманенные глаза и увидела перед собой искаженное лицо Чечек.

Прижав к груди вновь раскричавшееся дитя, она кинулась прочь, Лиза следом; и они обе выскочили прямо в толпу воинов и слуг, спешивших гасить пожар. Гюлизар-ханым, взмахивая широкими черными рукавами, словно клуша крыльями, погнала Лизу и Чечек, будто заблудившихся цыплят, в другую залу, куда уже сбежались все гаремницы.

Завидев Чечек с ребенком на руках, женщины кинулись к ней, причитая:

– Кичкенэ[118]! Жив, он жив! Наш маленький оглан, наш Мелек! Он жив, шукур аллах[119]!

Чечек, полуодетая, босая, растрепанная, сунула малыша в чьи-то руки и с кулаками набросилась на Лизу. Из груди ее рвался звериный вой, глаза высветились от ярости.

Лиза была так ошеломлена, что не сразу нашла в себе силы сопротивляться. Ей на помощь кинулась Гюлизар-ханым. Но даже вдвоем им было не справиться с Чечек. Рассвирепевшая, дорвавшаяся наконец до ненавистной соперницы, она сбила Лизу с ног, уселась верхом и, зажав обе ее руки в одной правой, с оттяжкою лупцевала левой по щекам. Лиза билась, пытаясь вывернуться; Гюлизар-ханым тащила Чечек за плечи, но сдержать эту сильную, словно разъяренная медведица, малороссиянку им было не под силу. Лиза едва не задохнулась от боли и тяжести, как вдруг ощутила внезапное облегчение и поняла, что кому-то все же удалось стащить с нее Чечек.

С трудом приподняв голову, она увидела Гюрда, который вцепился Чечек в косы и только так удерживал обезумевшую женщину, завывшую от боли и неутоленной ярости:

– Пусти! Пусти меня, паршивый пес! Она хотела убить моего ребенка!

Гюрд, наверное, от изумления разжал пальцы, и Чечек, будто пущенный из пращи камень, снова устремилась к Лизе, все еще полулежавшей на полу. Однако, не сделав и трех шагов, рухнула на колени, касаясь лбом пола. То же сделали и другие гаремницы и Гюлизар-ханым, а Гюрд, склонившись, приложил руку ко лбу, губам и к сердцу, выражая этим преклонение, обожание и сердечную преданность, как и подобало при появлении султана…

Лиза медленно села, потирая горло, и встретилась с Сеид-Гиреем взглядом. Она увидела в глубине его глаз жестокое разочарование, которое он испытал при виде ее и которое вмиг остудило в его сердце и его плоти столь долго лелеемый пыл…

Подурнела ли Рюкийе от всего пережитого, жалок ли был ее вид после трепки, заданной Чечек, или просто облик, хранимый в памяти ее любовника, оказался вовсе не сходен с явью? И следа прежней привязанности не нашла она на лице этого мужчины – и навек зареклась верить в свою проницательность.

– Что здесь происходит? Что ты вопишь, будто гяур, с которого живьем сдирают кожу? – Он вперил в Чечек пронзительный взор. – Кто хотел убить ребенка?

Ненависть к Лизе оказалась, очевидно, куда сильнее, чем страх перед султаном.

– О господин! – взвизгнула Чечек, снова залившись слезами. – Эта гадюка подожгла постель, в которой спал наш Мелек! Я застала ее в тот миг, когда она хотела бросить его в огонь!

– Это неправда! – воскликнула Лиза, только сейчас сообразив, почему так взбеленилась Чечек и какой чудовищный возводит на нее поклеп. – Ты ничего не видела, ты просто не поняла! Я только…

– О господин! – рыдала Чечек, указывая на дверь, откуда все еще сочился едкий дым. – Я видела, клянусь Аллахом, клянусь спасением моей души! Вся постель пылала костром, эта аждага[120] держала на руках дитя, и если бы я не выхватила его…

Она захлебнулась рыданиями, и Лиза с изумлением поняла, что Чечек вовсе не клевещет на нее злобно: она и впрямь верит, что Лиза виновна. А раз так, надо только успокоить ее, объяснить, что произошло на самом деле, и все тотчас все поймут. Но она не успела и слова молвить.

– О господин! – снова закричала Чечек. – Тебя обманули! Никакого Мансура тут не было, эта русская тварь сама к нему сбежала, ей помогли Эбанай с Бурунсуз! Они ее пособники, они предатели, они…

– Ты врешь, поганка! – взревела Гюлизар-ханым.

Но зазвучал голос Сеид-Гирея, и вокруг тотчас воцарилась мертвая тишина:

– Все вон отсюда! Все прочь.

Зала опустела так стремительно, словно порыв ветра вымел ворох сухих листьев.

– Гюрд, останься, – приказал Сеид-Гирей. – И… ты.

Лиза осталась сидеть, где сидела.

Сеид-Гирей стоял, отвернувшись к окну. У дверей застыл Гюрд.

– Брат мой, – негромко произнес Сеид-Гирей, – видишь ли ты эту женщину?

– Да, господин. – Голос Гюрда был так же безжизнен, как голос султана.