Любимая наложница хана

Люди вокруг задвигались, пропуская кого-то, и Эрле заметила, что к ней пробирается Хонгор, а за ним проталкивается Цецен, пытаясь что-то сказать своему двоюродному брату. Но Хонгор словно бы и не слышал ничего. Цецен, видимо отчаявшись, растерянно оглянулся, развел руками…

Хонгор в это время оказался почти рядом с Намджилом, но и рта не успел открыть, как вдруг Анзан выкрикнула:

– Она живет в кибитке Хонгора, сына Овше, и служит ему и его жене!

Дружный возглас негодования пронесся по толпе.

Да… Совсем, видно, плохие дни настали в Великой Степи, коль женщина осмелилась вдруг возвысить голос прилюдно, да еще и обратиться к ханскому свояку, да еще в присутствии своего господина, мужа! Не то что заговорить при собрании мужчин, ей нельзя перейти дорогу мужчине, высыпать мусор перед ним. Нельзя даже перешагнуть через брошенную плеть или укрюк, задеть их полою своего платья. Позор, позор тому мужу, чья женщина не знает своего места!

Намджил, сделав вид, что ничего не слышит, продолжал вопросительно глядеть в смятенное лицо Эрле, но она успела заметить, как сверкнули злорадно глаза Эльбека: он-то ни слова не пропустил мимо ушей! И не удержался, чтобы не засмеяться, чтобы не бросить как бы в пространство, как бы ни к кому не обращаясь:

– Знавал я, знавал наездников, которым не то что бабы норовистой, но и кобылицы дикой не объездить!

– А научился ли ты бить нагайкой поперек волчьего носа, что берешься старших учить уму-разуму? – послышался спокойный голос Хонгора. – И не хохочи так: глядишь, пояс развяжется[43].

– Не очень-то почтителен ты к родичам своего хана, – обронил Намджил. – Не больно-то почтителен к гостям!

– Гостям честь в моем улусе, – почтительно склонил голову Хонгор, но от слов Эльбека вздернулся, словно его ожгли кнутом по плечам.

– В твоем улусе?! А я слышал, что ты бросил свой улус и живешь теперь в прогнившем джолуме, где и держишь рабыней эту русскую, подданную великой ханши. Не по-мужски поступаешь ты, позоря русскую пленницу!

– Значит, прежде ханских родичей у нас побывали ханские соглядатаи? – со всем возможным презрением негромко произнес Хонгор.

– У тебя слишком длинный язык, Хонгор! – подбоченился Намджил.

– Однако он все же коротковат для того, чтобы с утра до ночи петь льстивые песни хану и слизывать пыль с его сапог! – последовал стремительный и злой ответ.

И вновь дружный вздох пролетел над толпою. Почудилось Эрле, будто лицо ей опалило дыхание дальнего пожара, давней непримиримой вражды, уходящей, может быть, в глубь времен.

– Мимо ушей хана не пролетит весть об этих твоих словах! – выкрикнул Эльбек так громко, что Эрле невольно рванулась в сторону и, выдернув наконец руку из его ладони, кинулась к Хонгору. – Давно подозревал владыка владык, что вы здесь, на пастбищах Хара-Базар, водите дружбу с ногайцами и злоумышляете против священной Бумбы и ее пределов. Даже ребятишки, у которых на висках волосы еще не срезаны, знают, что ты, Хонгор, зло таишь на русских с тех пор, как русский нойон обесчестил твой род. Но не по-мужски поступаешь ты, позоря русскую пленницу!

Он не договорил. Кулак Хонгора вонзился в его щеку, и Эльбек рухнул, где стоял.

Лама подхватил полы своего длинного халата и ринулся в круг.

– Остановитесь! Остановитесь! – воскликнул он таким по-женски тонким голосом, что, как ни была Эрле напугана, она изумленно воззрилась на толстого бритоголового мужчину.

– Преклони колени пред ламой, Хонгор, и пусть он испросит тебе прощение у небесных тенгри, а потом мы отпустим тебя с миром, – приказал, с трудом сдерживаясь, Намджил.

– Но не прежде, чем он отдаст нам эту девку, чтобы владыка отправил ее к русской ханше в знак своих добрых и миролюбивых намерений! – еле шевеля окровавленным ртом, проговорил Эльбек, отряхивая свой нарядный бешмет.

Хонгор перевел на него задумчивый взор и вдруг воскликнул:

– Так вот оно что! Как же я не догадался сразу! Ты ведь пришел сюда за нею, Эльбек! Мир с русскими? Как бы не так! Ради этого мира, значит, ты обманом взял ее у сарепских чужеземцев? До меня доходили слухи, но я никак не мог связать концы этой нити, а теперь все понял. Так вот, значит, кто бросил ее умирать в степи от голода и жажды…

– Она сама убежала от меня! – с ненавистью глянув на Эрле, выкрикнул Эльбек и осекся, поняв, что выдал себя, да так глупо, что Намджил от досады даже зубами заскрипел. – Но и тебе не достанется она. И ты заплатишь мне за это оскорбление!

– Помолчи, Эльбек! – уже с откровенной злобой выкрикнул Намджил. – Не тебя оскорбил Хонгор. Он нанес оскорбление хану и ответить должен мне, ханскому послу и твоему старшему брату!

– Мои волосы еще черны, – медленно проговорил Хонгор. – Мои руки крепки, мои глаза и в пыли видят, когда идет табун, а когда стадо. И я готов сражаться с тобой, Намджил, или с вами обоими, только бы вы ушли из нашего улуса и донесли своему хану, что его власть надо мною не крепче вот этого наста!