Любимая улица

— Тогда вы больше ничего от меня про Валю не услышите. Что бы она ни сделала, я вам не скажу.

— Но неужели же за такое по головке гладить? — спросила молодая женщина с яркой белой прядью в черных волосах. — Ведь это такая жестокость дразнить ребенка, который… И если сейчас не принять меры, я даже не знаю, что из этой самой Вали вырастет.

— И вы думаете, если Валю высечь, она поймет, что дразнить Таню нельзя?

— Уж не знаю, что она там поймет, — сказал Владимир Петрович, — а дразниться перестанет. Ее отец был такой же. Я его порол — и вырос человеком. Конечно, девчонок так пороть не станешь, они поделикатнее. Но если она позволяет себе дразниться, я на эту деликатность не посмотрю и выпорю за милую душу.

— Простите, — сказал лохматый мужчина в очках. — Я спешу, мне на поезд. Я хотел бы, Татьяна Сергеевна, спросить про свою дочку.

— А вы кто?

— Я папа Оли Кузнецовой. У нас обычно жена ходила на собрания, но на этот раз пришел я, поскольку она себя плохо чувствует, а Ольга говорила, что явка обязательна и, если никто из нас не явится, придет конец света.

Татьяна Сергеевна засмеялась и стала объяснять, что Оля — прекрасная девочка.

Сейчас она спросит: «А вы кто?» — подумал Леша. «Я — дядя Кати Поливановой», — скажет он. Нет, это звучит глуповато. Если человек говорит о себе — «я брат, я муж, сын, отец» — это звучит, но «я — дядя» — это смешно. Он приготовился сказать: «Катя Поливанова — моя племянница», но Татьяна Сергеевна ни о чем его не спросила.

Леша терпеливо слушал о том, что Тоня Копорулина очень хорошая и способная девочка, что у Нины Волковой хромает устный счет, а Лена Исакова, конечно, умница, но у нее самые грязные тетради во всем классе. Что-то есть не правильное в таких собраниях, — думал Леша. Некоторые папы, мамы, дедушки и бабушки сидели спокойно и даже горделиво или же, наоборот, скромно потупясь. Их дочек и внучек хвалили. А другие папы и мамы маялись. Им было неловко, совестно, завидно. Уж лучше бы им поговорить с учительницей наедине. Но ведь и ее надо пожалеть — куда ж ей разговаривать с каждым в отдельности. И только дедушка Вали Стрелковой ничуть не смущался и все время гудел:

— Если она позволяет себе такие безобразия, чтоб дразниться, то я уж и не знаю, Татьяна Сергеевна, почему это я должен ее жалеть. Она-то своих подружек не жалеет…

Потом собрание кончилось, но папы и мамы долго еще осаждали Татьяну Сергеевну. Они пережидали друг друга, подходили поодиночке, говорили вполголоса:

— И, понимаете, вижу, что врет. Глаза, понимаете, отводит… И вот я хочу посоветоваться… — долетало до Леши.

Когда все ушли, Татьяна Сергеевна посмотрела на него и спросила устало:

— А вы чей папа?

Застигнутый врасплох, Леша ответил:

— Но… Я дядя Кати Поливановой.

— А! — сказала она. — Катя ужасно вами хвастается.

— Вам Катя не нравится? — спросил Леша.

— Напротив. Очень хорошая девочка. Знаете, не дожидаясь, пока дедушка выпорет Валю, она сама ее поколотила.

— Вы же против телесных наказании?

— Конечно. И я сделала Кате выговор. Но я ее понимаю.

Они шли по улице и разговаривали про воспитание. Леша был доволен, что Катя вступилась за горбатую девочку и поколотила Валю Стрелкову. Это было справедливо.

— Вообще очень справедливая девчонка, — говорил Леша. — Несколько лет назад я приезжал сюда в отпуск. И пошел с Катей в зоопарк. Никогда не забуду! Катерина прямо упивалась: звери, птицы! И все живые! И обезьяны! Потом пошли мы к рыбам, постояли около аквариумов. А напоследок зашли ко льву. Он был очень большой и сердитый. — Леша вдруг засмеялся. — Наверно, в отличие от Исаковского, ему нужна была Африка. Он ревел, кидался на решетку. И вдруг Катька — ей было года четыре тогда — подскочила к самой клетке и стала кричать ему в ответ. Постойте, что же она кричала? «Никто тебя не боится!», «Перестань сейчас же, кому говорю?», «Ты что, фашист, что ли?» Они долго рычали друг на друга, я ее, знаете, еле уволок. Я уже тогда понял, что у нее в жизни будет много неприятностей.

Татьяна Сергеевна засмеялась и спросила:

— А потом?

— Потом? Потом мы пошли в молочное кафе. Простокваша с булкой тоже произвели на нее огромное впечатление.

— Нет, я не про это. А потом вы уехали? Ну конечно, вы же и есть тот самый дядя Леша, который живет в Германии.

— Да, я действительно тот самый дядя Леша. А мою старшую племянницу вы знаете?

— Анюту? Ну конечно. Она часто приходит к нам в класс. Девочка с таинственным личиком.

— С таинственным? — переспросил Леша и умолк.

На дворе стоял январь, но уже тянуло весной. Едва уловимо. Влажный воздух, сорвавшаяся с водосточной трубы капля. Еще не капель, та будет в апреле: щедро одна за другой поскачут на мостовую капли, со звоном сорвется наземь сосулька, неторопливо поплывут в чисто вымытом небе легкие облака. А сейчас Леша с Катиной учительницей идут по снежной улице, и снег летит им навстречу, но снег милосердный: не колет, не сечет лицо. Январь, но скоро весна.

— У меня есть знакомый, он тоже учится в военной академии, — сказала Татьяна Сергеевна, — только он в адъюнктуре.