Любимая улица

...У людей после операции отрешенные лица. Кажется, что человек не видит, не слышит. Он ранен. Надо снова примыкать к жизни. Да, надо привыкать жить заново. Ночью ему становится хуже. Скрипят полы, за окном качается на ветру фонарь. И кажется, что ты один на свете. Кажется, что боль тебя никогда не оставит. Силы не вернутся. Ты никогда не обрадуешься дневному свету. А может, ты его больше никогда и не увидишь. Ночь в больнице длинная, нескончаемая. Тоска подступает к горлу и не дает дышать. Кажется, что из жизни выкачан воздух. Нет прибежища.

Сестра Прохорова сидит за своим столом у третьего поста. Огни притушены. В палатах темно, в коридоре горят только настольные лампы. Услышав стон, сестра Прохорова встанет, отложит вышиванье и войдет в палату.

- Чего вам, больной?

- Пить.

- Вам нельзя пить.

- Пить!

- Не капризничайте, больной!

- Дмитрий Иванович, - говорит Саша, - вам кого-то напомнила Ирина Игнатьевна из седьмой палаты?

- Как вы угадали? - Не знаю.

- Напомнила жену. А почему? Ведь не похожа. У Анюты были карие глаза. У Ирины Игнатьевны синие. Анюта была очень красивая. А Ирина Игнатьевна - не знаю, красивая ли.

- Она - хуже чем красивая.

- Гм... Это - определение, над которым стоит задуматься.

Они часто уходят с работы вместе. Не сговариваясь, идут пешком. На дворе октябрь. Ветер влажный, тянет дождем. После суматошного больничного дня это отдых - идти вот так, не очень спеша, то молча, то перекидываясь словом.

- Дмитрий Иванович...

- Да, Саша?

- Я почти год в больнице. А ведь я так до сих пор и не знаю - как вы меня нашли? Почему позвали?

- А я удивлялся, почему вы так долго не спрашивали. На щеку упала капля - холодная, свежая. Ветер снова

Рванул, и в лицо бьет целая пригоршня дождя. Саша поднимает капюшон плаща, а Дмитрий Иванович как шел без шапки, так и идет.

- Спрячемся в метро? Я боюсь, вы промокнете, - говорит он.

- Я в плаще. А вот вы?

- Я не боюсь дождя. Да, как я вас нашел. Время это было для меня трудное и темное. Умерла жена. Оставаться в Ленинграде - чувствую невмоготу. Мы росли с Анютой в одном детском доме. А потом мы встретились на фронте - ее, раненую, доставили в наш медсанбат. Она была, как вы, сестрой. Увидел я ее там - и понял, что всегда... почему так трудно произносить это слово, а? Понял, что всегда ее любил - сразу полюбил, еще в детстве, когда ее прислали в наш детский дом. После войны мы поженились. Родился сын. А потом она умерла. Я уехал из Ленинграда. Меня давно звал сюда Аверин, мы с ним были вместе на фронте. Сынишка остался у Наташи, Анютиной сестры. А я переехал в Москву, и дали мне комнату в Тониной квартире. Она быстро поняла, что мне плохо и тошно, очень прямо обо всем расспросила и стала меня лечить: "Если вам плохо - работайте. Нельзя ждать, чтоб крыша свалилась на голову". - "Мне уже свалилась", - отвечаю. А она опять: "Нельзя глохнуть, если несчастье. Умирай, погибай, а душа пускай будет жива". Спрашиваю: "Откуда это у вас, Тоня?" Л она говорит: "Это мне сказала Саша, наша патронажная сестра. У меня муж погиб, я хотела умереть, но живу ведь?" "Так ведь и я живу". - "Нет, - говорит, - мы не живете, вы оглохли. Вам все стало все равно. Саша говорит: это самое худшее, если становится все равно. А главное, надо, чтоб душа была живая".

- Неужели я говорила такие умные слова?

- Говорили. И все, что вы говорили, Тоня обрушивала на меня. Между прочим, я всегда удивлялся: почему люди утешают друг друга чужой бедой? Почему думают, что, если сказать - вот и у меня несчастье и еще там и там горе, от этого ваше горе станет легче? Потом заболела наша квартирная бабушка. Зашел я вечером к ней, чтоб посмотреть, прописать лекарство. А она говорит: "Не надо, была Саша, все сделала". - "Так она же, - говорю, патронажная сестра, а не доктор". А бабка мне: "Да она лучше всех докторов".

- По-моему, это все не про меня, - сказала Саша. - Какой-то рождественский рассказ.

Да, как в хрестоматии.

- И вы оценили меня за мои хрестоматийные поступки?

- Вот тут-то и закавыка, Саша. Я вас терпеть не мог. Я думал: ну, что она все время лезет не в свое дело, проповедует, поучает, пропагандирует. Я этого смерть как не люблю.

Занималась бы своим делом, что ли. Ведь она патронажная сестра, а не Франциск Ассизский. И вот прихожу раз домой и вижу: во дворе ребята собрались и галдят. "Что, - спрашиваю, - у вас такое?" Они отвечают: "Патронажная сестра дала Гошке по морде". - "Какая патронажная сестра?" "Ну, та, которая из детской консультации ходит к Юрке Киселеву". - "За что?" - спрашиваю. И выясняется, что Гошка дразнил малыша, кричал ему: "Полтинник, полтинник!" Так, кажется, дразнят безотцовских? А вы подошли и дали тому самому Гошке по физиономии. Было дело?

- Было.