Любимая улица

Тяжелой поступью идет через зал доктор Ткач. Он идет, шумно и страшно задыхаясь, как тот старик из Сухуми. Следом идет тишина: все знают, что Королев спас его внучку. Случай был почти безнадежный. У Ткача дрожали руки, он не мог оперировать. Дмитрий Иванович взял нож у него из рук и сменил Бориса Львовича у операционного стола. Девочка выжила. Доктор Ткач долго стоит, не говоря ни слова.

- Мы ждем. Вы что, онемели? - спрашивает Прохорова.

- Я уверен... что суд разберется... и вынесет справедливый приговор... Надеюсь, что...

- Это не ответ, а уловка! - повышает голос Прохорова.

- Вы заодно с врагом! - кричит Ветлугина.

Как Дмитрий Иванович говорил о Прохоровой? "Она любит начальство и всегда лает в указанном направлении". Но о сестре Ветлугиной он говорил иначе: "Когда на операции нет моего друга Марии Петровны, я как без рук. Быстрота, находчивость, четкость - ну, прелесть!"

- Вы заодно с врагом! - повторяет Ветлугина. У нее красные, воспаленные веки, и губы пересохли.

- Я надеюсь... что суд... разберется, - говорит доктор Ткач.

Слово найдено, - в тоске думает Саша, - "суд разберется". Я надеюсь, что суд разберется. Она скажет: "Я согласна с Борисом Львовичем. Мы должны подождать, суд разберется". Ах, как бы хорошо вдруг открыть глаза и понять, что все это был сон. А если уйти? Вот встать и уйти, и все.

- Даже зонтика не захватила, - говорит доктор Филиппова. - Дождь прямо как из ведра.

Тяжело опираясь на палку, встает Аверин. Он был с Королевым на фронте. Он знает его, как себя. "Мы с Авериным пуд соли съели", - говорил Дмитрий Иванович.

Сейчас Аверин скажет что-нибудь такое, от чего все придут в себя. Очнутся. Вот сейчас он скажет: "Мы вместе воевали..."

- Я должен признать, что виноват перед своими товарищами, - говорит Аверин. - Это я вызвал Королева в нашу больницу. Я верил ему, как другу, а он оказался врагом...

Как бы хорошо проснуться, - в тоске думает Саша. Как бы хорошо проснуться и понять, что ничего этого не было. Вчера больная из третьей палаты сказала ей:

- Что вы такая скучная? Давно вижу: горюешь. А тыне горюй. Помни: это все облака... Вспомни, что было десять лет назад, - ведь прошло? И пять лет назад, и два года... Прошло. Проплыло. Говорю тебе: облака...

Да, и это пройдет. Проплывет, забудется. Облака... Нет, не забудется, не растает...

- Сестра Поливанова! Мы ждем, мы хотим услышать, что вы скажете.

Что она скажет? Что она скажет? Что бы она ни сказала, Дмитрий Иванович ее не осудит, простит. "Суд разберется", - скажет она, больше ей ничего не остается...

Саша встает. Зачем-то проводит рукой по грязному подоконнику. Поднимает голову, встречается глазами с Авериным, с Прохоровой и говорит:

- Он не виноват. Я работала с ним и видела, как он с больными, как он с людьми. Я знаю: он ни в чем не виноват...

- Что ты делаешь, Саша?

- Как видишь: укладываю чемодан.

- Что это значит?

- Это значит, что я уезжаю. Меня уволили.

- То есть как уволили?

- Обыкновенно: взяли да и уволили. Предложили по

Дать заявление об уходе. Я, конечно, не подала. Зачем мне подавать? Я ни в чем не виновата. Ну вот. Тогда взяли и уволили.

Он не стал спрашивать, почему она ничего ему об этом не сказала. Он только спросил:

- Ну хорошо, все это очень горько, не спорю. Но причем же здесь чемодан?

- А при том, что в Москве мне теперь работы не найти. А раз так - я нашла ее на периферии. Мне помог Андрей Николаевич. Списался с одним своим товарищем. Он фельдшер на селе, и ему нужна медсестра. Я к нему и еду. Белоруссия. Село Ручьевка... Вот таким путем...

- Ты с ума сошла! - сказал он твердо. - Ты просто сошла с ума. Тебе помог Андрей Николаевич! Прекрасно. А я, дети - как ты собираешься поступить с нами?

- Очень просто. Дети пока будут здесь, с Анисьей Матвеевной. А Федю я возьму с собой, раз она не хочет, чтоб он оставался. Ну, а ты... Ты, я надеюсь, без меня не пропадешь...

- Саша, позволь. Нельзя же так... Это безумие, это глупость, ребячество!

Саша чуть отодвинула чемодан, положила руки на колени. Лицо ее не выражало ничего, кроме глубокой усталости.

- Ты сейчас сказал, Митя, что мы не дети. Это верно .И моя ошибка только в том, что я сразу не дала тебе свободы... Это так, кажется, называется: свобода. Разве дело в том, что мы продолжаем жить под одной крышей? Ты, наверно, делаешь это для детей. А разве им хорошо сейчас? Ты сам видишь, что тебе объяснять. Так вот, теперь ты свободен. А потом... Потом я заберу девочек.

- Прикажешь подавать заявление в "Вечерку"?

- Я об этом не думала. Но ты прав - все надо додумывать до конца. Вот именно: в "Вечерку"...

- Ты с ума сошла! Постарайся понять. Я давно уже знаю: я без тебя не могу. Что бы ни было, я не могу без тебя. В ту ночь, когда мы с Аней бегали по улицам, я думал - умру. Ты слышишь? Ты понимаешь? Я давно хочу с тобой поговорить, но ты стала как каменная, ты стала глухая. Я не могу без тебя. Ты слышишь?