Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС

Тыловой рубеж Староселье – Деренковец был прорыт тысячами украинцев в начале января. На рассвете 5 февраля 1944 года там расположилась бригада «Валлония».

Этот рубеж был точно, грамотно выбран. Он проходил с юго-востока на северо-запад по верху холмов, возвышавшихся над долиной, болотами и каналом от Деренковца до Ольшанки. Вдалеке были видны леса, по которым мы отходили от Белозерья. Траншея со многими огневыми точками проходила зигзагами на тридцать километров. Плохо, что в ней не было фашин и она была слишком глубокой. Она была так глубока, что нельзя было ничего видеть, как только запрыгивал в этот нескончаемый лабиринт.

Если бы весь боевой рубеж был занят плотно, то это неудобство было бы вполне терпимо. Но у нас было лишь триста пехотинцев, чтобы закрыть тридцать километров!

Вторая рота должна была занять позицию в пятнадцати километрах к северу от Деренковца. Другая рота занимала лицом на восток рубеж, уходивший под прямым углом от Староселья прямо на юг.

У нас оставалось триста пехотинцев, чтобы держать оборону на главной линии. Таким образом, у нас в среднем было десять несчастных солдат, чтобы держать каждый километр фронта!

Остальная часть бригады, водители наших трехсот грузовиков, артиллерийская прислуга, зенитки и 80-мм пушки, связисты – все отошли в тыл боевых порядков или поддерживали легкими пушками наиболее уязвимые места рубежа.

Мы были настроены крайне пессимистично. Невозможно было проложить полную телефонную сеть по всей длине такого обширного участка. Надо было иметь десятки километров кабеля только лишь для того, чтобы связать ротные КП с КП бригады.

Однако эта неодолимая, неприступная траншея была на северо-востоке единственным укреплением, позволявшим осуществить маневр в направлении Корсуня. Рухни этот барьер, и… спасайся, кто может!

Наши люди были рассеяны маленькими группами без связи между собой. Они были измотаны последними боями, ночами рукопашных схваток, ледяными туманами, изнурительными маршами в грязи, похожей на смолу или битум. У них не было ни малейшего укрытия. В изнеможении они с тревогой смотрели на долину, где двигались передовые советские части.

Наша артиллерия напрасно выпускала снаряды: с полудня в субботу болота кишели тысячью вражеских групп, их не останавливала ни грязь, ни снаряды.

* * *

На следующий день до рассвета наша линия подверглась атаке. Красные ночью взобрались на контрэскарп. Им не составило труда прыгнуть в пустые траншеи между постами, отрезать и вырезать их.

Одна мельница господствовала над склоном. Большевики за несколько минут добрались до нее. Оттуда они бросились к Ольшанке, окружив часть наших людей. В семь часов утра левый берег реки в самой деревне Староселье был в руках большевиков. С западных холмов враг обстреливал весь участок. В восемь часов утра он продвинулся уже на многие километры к югу. Наш КП находился как раз на острие этого натиска.

Командир решил сразу броситься вперед. Я прыгнул с ним в грязь, прорываясь через суматошный поток возниц и грузовиков, спешно отступавших. Мы достигли правого берега Ольшанки в Староселье.

Одна группа человек в тридцать еще геройски сражалась на левом берегу. Я вскочил на командирскую бронемашину, пересек реку, вскарабкался по склону и бросился к своим товарищам. Мы сразу же ринулись в рукопашную от избы к избе, катаясь в грязи вперемешку с азиатами.

После часа боя мы освободили деревню и достигли западного выступа этого села. К несчастью, гребень со своей красивой мельницей с широкими черными крыльями возвышался над нами всей свое массой. Русские установили там пулеметные гнезда. Их снайперы следили за каждым нашим движением.

Стоя на коленях в углу последней избы, я стрелял в каждую показывающуюся голову. Но моя позиция, слишком явная, была плохой. Пуля ранила мне палец. Другая задела бедро.

Один маленький волонтер шестнадцати лет, который начал стрелять рядом со мной, через две минуты получил пулю прямо в рот. Бедный паренек в ужасе привстал на мгновение, ничего не понимая. Он широко открыл залитый кровью рот и, не в состоянии говорить, но желая тем не менее объясниться, сказать что-то, упал в ил, где икал несколько секунд, прежде чем умереть.

Позади нас трупы наших товарищей, убитых во время прорыва врага на рассвете, были совершенно раздеты за те полчаса, что враг был на западном секторе Закревок. Тела были абсолютно голые, желтые и красные, в маслянистой грязи.

Из нашей избы мы видели, как с северо-востока и с северной стороны в долине подходили советские укрепления. Через гати вереницы солдат, шлепая по грязи, тащили 88-мм пушки. Склон и мельница над нами казались неприступными.

Командир направлял к нам всех солдат, которых собирал по окрестностям. Но могли ли мы сделать что-нибудь, кроме как помешать большевикам спуститься в деревню?

Выйти из избы, пойти в атаку по этому голому склону, похожему на плитку гуталина, без какой-нибудь складки местности, ложбинки, по земле, в которой мы вязли по колено, – все это означало бы пойти на всеобщую добровольную мясорубку.