Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС

Грязь была оружием. Снег был другим оружием. Сталин мог рассчитывать на этих бескорыстных союзников. Ничего решающего, ничего значительного не произойдет в течение шести месяцев. Полгода передышки, когда противник уже прижат к земле. Ему будет достаточно до мая 1942 года держать войска рейха, которые, измотанные стихией, только и хотели, что спокойно перезимовать. За спиной немецких дивизий уже организовались партизаны, досаждая им, как болотные комары, быстро налетая и быстро отлетая сразу после укуса.

Мы мечтали об очаровании боя. Нам же пришлось узнать настоящую войну, войну усталости, изнеможения, войну этих трясин, в которые плюхается тело, войну зловонных трущоб, бесконечных маршей, ночей и воющего ветра.

Мы прибыли на фронт, когда летнее наступление закончилось, тогда как армии Гитлера отбивались в чудовищных болотах, когда партизаны возникали из-за каждого куста орешника и повсюду устраивали засады.

Вот против них нас и направили по прибытии в Днепропетровск. Теоретически фронт находился в двухстах километрах от Днепра. На самом деле он был в пятидесяти метрах пути. Прямо в нескольких лье от Днепра тысячи партизан обосновались в ельнике по обоим берегам речки Самары. Ночью взлетали соседние мосты, исчезали солдаты, когда передвигались в одиночку, таинственно вспыхивали пожары. Вечером нашего прибытия в большой рабочий поселок Новомосковск был подожжен гараж, где находились от четырех до десяти грузовых машин вермахта. Вся окрестность озарилась заревом.

Этих скрытных налетчиков надо было загнать в тупик и уничтожить. Наш легион получил приказ выдвинуться на запад, юго-запад и юг от того леса, логова врага.

* * *

Пересечение полосы грязи, отделявшей нас от этих лесов, стало дьявольским испытанием; каждый метр трясины был препятствием, требовавшим усилия и страдания.

Вся местность была погружена в густую тень, полную воды. Ни одного огонька какой-нибудь фермы. Мы сваливались в овраги, роняя оружие, и его нужно было искать на ощупь. Вода доходила нам выше колен. Провалы были такими опасными, что мы должны были связаться по трое, чтобы вовремя удержать того, кто вдруг провалится в яму.

Нам потребовалось около двадцати часов, чтобы преодолеть эти сатанинские километры. Мы поднимались после падения, мокрые с головы до ног. Все наше имущество пропало в воде. Наконец мы рухнули на пол в каких-то пустых избушках. Мы разожгли огонь из соломы и досок, нам пришлось снять всю наши одежду. Все мы были скользкими, липкими от гнилостной грязи, что покрывала все наше тело. Наши тела были сырыми, как у тюленей. Мы долго обтирались сеном, и в ужасной вони, голые, как адамиты, мы ожидали рассвета среди едких волн кострового дыма.

* * *

Вот так сотни тысяч солдат-земноводных пытались воевать на этом вязком фронте в три тысячи километров. Надо было противостоять врагу спереди, сзади, по флангам, напрягая дух и с обессиленным телом.

Эта грязь отравляла души. Наименее сильные падали, отравленные. Мы были только в прелюдии всего этого, когда один из наших товарищей упал навзничь в болотах с простреленной головой. Истратив все свое мужество, он выстрелил себе в рот.

Видимо, земля тоже имеет свое оружие. Старая русская земля, вытаптываемая иноземцем, применяла свое вечное оружие; она защищалась, она мстила. Она мстила уже в ту дождливую осень 1941 года, когда мы смотрели на эту лужу сиреневой крови в черной грязи, гладкой и непроницаемой.

Деревня

Деревню Карабиновскую, где мы провели три месяца, сдерживая партизан, как и все русские деревни, пересекала бесконечная дорога шириной в пятьдесят метров, по обеим сторонам которой стояли избы, изгороди из досок и вишневые сады.

Эти соломенные хижины, пригнутые толстой крышей из тростника, были почти одинаковыми, за исключением цвета извести. Мы входили в темные маленькие сени и прямо в общую комнату. Вялая духота встречала нас запахом грязи, помидоров, человеческого дыхания, испарений и мочи молодых домашних животных, лежавших вповалку с людьми.

Во время зимы русские не покидали скамеек и хромых табуреток изб. Родители выходили только для того, чтобы ухаживать за скотом на другом конце дома: поросенком, коровой или бычком. Они возвращались с охапкой кукурузных стволов и подсолнуха, чтобы подбросить в печку.

Эта печка была на все случаи жизни: кухня, центральное отопление и кровать для целой семьи. Это был внушительный куб из кирпича и глины, побеленный известью. Он занимал треть или половину комнаты и поднимался двумя колоннами до полуметра от потолка. В эту печку два или три раза в день засовывали охапку тростника или немного сухих поленьев. Вечером семья в полном составе забиралась на полати печки. Отец, мать, дети вперемешку, свернувшись калачиками, спали прямо на теплой глине, покрытые тряпками и красными перинами, из-под которых торчала шеренга плоских и почернелых ног.