Любимец Израиля. Повести веселеньких лет

Но ненадолго! Родился сын, размеры одежды моей крохотулинки слегка изменились, да и жить на пенсию и заработок папаши было невозможно трудно. И так как медиком я работать уже не хотел, то пошёл на швейную фабрику сначала учеником, а потом и самим настильщиком, упаковщиком и грузчиком. Работа посменная и такая, что ни минуты нет отдыха. Бригада была комплексная, и получали с выработки. Только одну операцию закончишь, а уже другая ждёт тебя. Рубаха была всё время мокрая на отжим, уставал я страшенно, но невроз на какое-то время опять сгинул. Физическая изнурительная трудотерапия дала отличный результат! Я даже в свободное время вёл три раза в неделю драмкружок в одном из Домов пионеров и обучал игре на фортепиано довольно взрослую девочку. И если про постановку спектакля я имел какое-то представление, то на фортепиано не играл даже в объёме трёх классов. Моя крохотуля кончила музыкальную школу по этому классу и показывала мне очередную гамму, а я – ученице.

Как донёс и показал, так сразу забыл, а ученица шпарила вовсю… Конечно не только гаммы!.. Вы удивитесь, но впоследствии, после моего преподавания она поступила в музучилище. То есть она у меня так виртуозно играла пьесы для пятого-шестого и седьмого класса, что я только испуганно слушал. С отчаяния, какие только чудеса не сотворишь! Да и девочка была необыкновенно одарённая и усидчивая…

Пропахал я так девять месяцев, одел мою принцессу и сыночка, застолбил малую толику деньжат и понял, что нужно двигать всё-таки в искусство. Тем более что на моём фабричном месте никто и трёх месяцев не выдерживал. Самое рабское и потогонное место было! Поэтому прослушался я в филармонии и был принят в капеллу драматическим тенором.

Ай-чучучу-дыгыдыгы-дын!

Надо напомнить, что в консерваторию я поступал как бас, в Гнесинку как баритон, а вот теперь был принят как драматический тенор. Им нужны были теноры, а мне нужна была работа по профилю.

Но сразу меня в капеллу не посадили. Это была казахская капелла, и надо было сначала подучить казахский язык, его фонетическую специфику и партии. Поэтому дали мне кучу нот и партии и концертмейстера-казашку и мы с ней долбили репертуар и язык. И хотя мотивация у меня была очень высокая, и музыкальная часть партий осваивалась, но язык ни шёл, ни в какую.

Далеко потом я обнаружил, что совершенно потерял способность к изучению языков. То ли это потому, что слишком много их учил и ни один не освоил и в мою голову подселили из высших сфер гениального голкипера, то ли от природной бездарности в этом плане.

В школах впаривали то немецкий, то английский и обязательно казахский, в медучилище латынь, немецкий и опять казахский, в консерватории итальянский и опять же английский и казахский и какие-то слова проскакивали в запасники памяти, но чтобы в осмысленные предложения их складывать – это никак!

Но из капеллы меня не выгоняли за неуспеваемость, а занимались индивидуально и не только по языку и репертуару. Главное то, что сам руководитель капеллы – Молодов Анатолий Васильевич положил на меня свой профессиональный глаз. Тем более, что я сказался литовцем, а литовцы и хоровое пение – дело святое! Он лично давал мне уроки вокала и строил карузовский голос и манерупения «бельканто». Будучи в консерватории заведующим кафедрой хорового дирижирования он видимо хотел в очередной раз утвердиться в своих педагогических талантах. И так как это мне нравилось, то дело потихоньку шло на лад. Да и супружнице приятно было, что у её мужа появилось удостоверение артиста капеллы, а не какого-то там непонятного настильщика и комплектовщика без квалификации.

И вот меня наконец-то посадили в коллектив, чтобы я слушал и ловил на слух репертуар и здесь я, конечно, был успешнее, чем на индивидуальных уроках. Тем более что очень много было не языковых подпевок, а тарабарщины типа "ай-чучучу-дыгыдыгы-дын, ай-чучучу-дыгыдыгы-дын!".

И тут я обнаружил ситуацию почти по анекдоту, где мужик говорит, что любит групповой секс, а когда его спрашивают почему, то отвечает, что всегда можно сачконуть. Всегда кто-нибудь только делал вид, что поёт и Молодов периодически пробегал по рядам, выставляя в сторону сачков своё музыкальное ухо. Один мужик вообще держал на пюпитре сверху нот конспекты и писал во время репетиций контрольные. Он учился заочно в институте народного хозяйства и не терял ни минуты.

Ясно, что руководителя периодически колбасило до невозможности. Иногда он становился просто бешенным. Потому что поймать кого-то за беззвучный язык было практически невозможно. Только он подходил к какой-то части капеллы, как в этом месте все пели. Причём сачки не резко вступали, а постепенно раздували свой сладкий голос.