Любимец женщин

Белинду, которая давно уже не живет по адресу, по которому ей написали, мой муравей нашел в парижском кабаре "Четыре флага" на улице Гэте. Между двумя буги-вуги студенческого квинтета Белинда исполняла номер, принесший ей некоторый успех в последние дни существования "Червонной дамы".

Как-то вечером, в пятницу, после посещения Кристофа, я села в Рошфоре на поезд и поехала ее повидать. В черном смокинге, галстуке-бабочке и складном цилиндре слащавым, монотонным, на удивление детским голосом она пела по-французски попурри из наиболее известных песен Марлен Дитрих. Примерно моя ровесница, она жила одна в небольшой квартире на улице Деламбр и из окна могла видеть то место, где в качестве проститутки делала свои первые шаги.

Теперь она это занятие бросила - так она сама мне заявила, и врать ей вроде ни к чему. У нее был безмятежный вид человека, завязавшего с прошлым. На Дитрих Белинда не походила, была женщиной иного склада, но очень красивой, много красивее, чем я ожидала. Заработанными деньгами ей воспользоваться не пришлось - после расчетов с Мадам у нее ничего не осталось, - но она и думать об этом не думала. И все же с прошлым она завязала. Каждый вечер в свете юпитеров, а в воскресенье еще и утром, она становилась той, кем мечтала быть в семнадцать лет, и даже "мундштук был при ней".

Я приехала с диктофоном. Она уделила мне три дня, почти все свободное от выступлений время. Я в точности записала рассказ Белинды, сохраняя, по возможности, ее манеру говорить, как, впрочем, поступала и в других случаях. Следует отметить, что Белинда не очень удивилась, когда узнала, что тот, кого она называла Тони, жив.

В последний раз мы виделись с ней в пустынном зале кабаре, освещенном одной-единственной лампой. Смокинг она не сняла и была немного навеселе. В глазах ее стояли слезы усталости. Белинда хотела, чтобы я передала ее слова заключенному, но сама не знала, что сказать. Наконец она пожала плечами и махнула рукой, словно говоря: "Да пошло оно все!" На прощание она обняла меня, и я ушла.

На следующий день после моего возвращения в Сен-Жюльен меня ждало большое письмо от Йоко.

Сорок пять листов, отпечатанных на машинке через один интервал на французском языке, который я не стала поправлять, во-первых, из-за недостатка времени, а во-вторых, из-за того, что японочка, вероятно, очень старалась. И потом, стоит судье лишь взглянуть на ее повесть, и она лучше любых отточенных фраз убедит его в искренности собранных мною свидетельских показаний, после чего он уже с легким сердцем приобщит их к делу.

Еще через несколько дней пришло домашнее задание Эммы. Она вновь вышла замуж - за врача из Драгиньяна - и была теперь матерью двух маленьких мальчиков. Писала она мелким, но разборчивым почерком рисовальщицы. Эмма выражала надежду, что я не стану просить ее присутствовать на процессе.

Здесь мне нужно повиниться в оплошности, которую я совершила в ту ночь, когда обратилась к этим женщинам за помощью. Среди прочего бреда обвинение упивалось баснословными суммами, которые Кристоф якобы заработал на спекуляциях и спрятал за границей. Мне показалось весьма существенным - или, если употребить здесь наиболее подходящее выражение, пунктом первостепенной важности - выдвинуть на первый план наследство, которое Кристоф получил от бабушки. Он сам в Марселе в феврале подписал ее дарственную в присутствии нотариуса. Сам он отказывался об этом говорить. Нетрудно догадаться, что в случае несчастья все должно было перейти Констанс, но мне показалось хитроумным расспросить об этом своих корреспонденток. Прежде всего я хотела узнать подробности, но, признаться, в какой-то степени также использовать это в качестве приманки, если бы кто-нибудь из них заколебался, стоит ли мне отвечать.

Заканчивая письмо, Эмма назвала мой вопрос по этому поводу "оскорбительным" и не преминула утереть мне нос. Кристоф же, узнав об этом, обозвал меня идиоткой.

Наконец, ближе к концу августа, пришло написанное по-английски письмо из Нью-Мексико от Дженнифер Маккины по прозвищу Толедо - Эвелина Андреи очень точно перевела ее рассказ. Отсидев три месяца в тюрьме за "халатность, нанесшую урон Военно-морским силам США", бывшая медсестра вышла замуж за владельца придорожной закусочной "Twin Oaks" ("Сросшиеся Дубы"), куда поступила официанткой. Всего лишь меньше года назад Кристоф бросил ее посреди виноградника на севере Бирмы - кстати, совсем недалеко от британского гарнизона, - а она говорила об этом, как если бы с тех пор протекла целая жизнь. Так оно, впрочем, и есть, ведь время движется для всех по-разному.