Любимец женщин

- Да кем это вы себя возомнили!.. Делайте, что вам говорят!

Я делала, но зажмурившись, чтобы не видеть его гадкого наслаждения. Не открывая глаз, подчинялась его командам: "Не так быстро! Расставьте шире! Я чувствовала, как его взгляд проникает ко мне между ног, елейно овладевает мной. У меня закружилась голова, ослабло все тело. Я уже не понимала, что именно показываю ему. Слеза скатилась по моей щеке, и я открыла глаза.

Он откинулся на спинку скамьи, заложив руки за голову, и пробормотал, глядя в потолок с отсутствующей улыбкой:

- Черт подери! А хорошо тогда было!

Понимай как хочешь. Я-то кое-что поняла. Некоторое время я не могла встать, так мне было стыдно. "Да-а-а! - думала я. - Если одно то, что он узрел твои ляжки, довело тебя до такого, что же будет, когда он перейдет к действиям? Да ты, несчастная Каролина, прямо расстелешься перед ним, ляжешь под него, как какая-нибудь мерзкая шлюха!" Я поклялась себе, что буду изо всех сил стараться сохранять хладнокровие. Терпеть, но оставаться недвижимой, по возможности безразличной. Я не могла себе представить, чтобы он, при столь извращенной сексуальности, мог оставить меня в покое.

И не ошиблась. Он отвел меня снова в карцер. Я не протестовала, вообще не проронила ни слова, только плечами пожала. Открыв дверь и бросив туда матрас и подушку, он сказал:

- Мне нужно выспаться. Я должен быть уверен, что вы не удерете и не поднимете на ноги весь город.

Потом взглянул на меня виновато, с каким-то идиотским смущением. Я заподозрила неладное. Он и так запирает меня на ключ в этом чулане, чего же не хватает ему для полной уверенности? И вдруг я поняла чего. Ниже пояса меня опять охватила та странная слабость. Я воскликнула, стараясь унять дрожь в голосе:

- Не хотите же вы сказать, что… Что вы к тому же потребуете у меня… мою одежду? Так?

Он плохо справлялся со своей ролью, и я уже знала эту улыбку и напускной испуг.

- Ну, Ляжка, кто же может этого потребовать?

- Не потребовать, а самому сорвать! Вот это бы вам понравилось! - возмущенно парировала я.

Я снова пожала плечами, чтобы не выдать своего смятения и сдержать данное себе слово. Вошла в чулан. Он дал мне прикрыть дверь, а мог бы распахнуть ее настежь. Его уступчивость меня немного успокоила.

После такого нервного напряжения я не могла бы раздеваться у него на глазах. Меня бы это убило.

Итак, я начала раздеваться в полумраке. Сначала сняла блузку, потом туфли, чулки, пояс. Все это я передала ему через щель, видя одну только руку с платиновым обручальным кольцом. Ни за какие блага мира я не задала бы ему раньше этого вопроса, но теперь, снимая юбку, осмелела.

- Так вы женаты?

- Я же сказал, что хочу спать!

Я не настаивала на ответе. В этот момент я задавалась вопросом, который как-то попался мне на глаза в одном из дурацких журналов для женщин у парикмахерши и уже тогда поразил меня. Вопрос примерно такой: "Что вы снимете последним, если вас заставят раздеться перед незнакомым мужчиной?" Может быть, я не допускала такой возможности, а может, напротив, постоянно боялась, что это со мной случится. На мне оставались только трусики и комбинация. Сниму комбинацию - мне нечем будет прикрыть грудь. И я сняла трусики. Ах, будь я тогда столь же невозмутима, как сейчас, когда обо всем этом рассказываю… Уверена: любая женщина поймет ту тягостную неловкость, с какой даже при таких обстоятельствах отдаешь другому - пусть даже этот другой всего-навсего сластолюбивая свинья - то самое интимное, что носишь изо дня в день.

Но вернемся к нашему повествованию.

Так или иначе, раз уж он решил, что ему нужна моя нагота, которая вернее всяких пут удержит меня в этих стенах, то он не согласится оставить на мне комбинацию, пусть даже она из совсем прозрачного шелка и в ней я выгляжу, возможно, еще неприличнее, чем голая. При тогдашнем положении дел не было никакого смысла доводить дело до схватки, в которой я бы все равно проиграла, но зато рисковала бы распалить его еще больше. Так что я без звука сняла комбинацию и отдала ему.

Потом, кое-как прикрыв грудь и живот, я стояла, ожидая, что же со мной будет дальше. Я решила не сопротивляться, если он станет меня насиловать. Он положит меня на матрас, я замру неподвижная, не заплачу, не закричу - пусть делает со мной что хочет, я останусь бесчувственной как труп, как манекен. Но меня приводило в ужас то, что однажды сказала мне моя помощница - не знаю уж, как ей удалось завести со мной разговор об этом: будто многие женщины слишком чувствительны - вернее, особенно чувствительна определенная часть их тела. Как бы они ни хотели, они не могут не испытывать удовольствия, и потому закон считает насилие насилием даже тогда, когда жертва была в конечном итоге на все согласна. Все равно, даже если он найдет все мои чувствительные места, я ничем, ничем абсолютно себя не выдам, мой позор останется при мне. И он никогда не узнает, какие ощущения я испытывала.