Любимец женщин

Я пустилась в обратный путь и не стала ломать себе голову, когда на первом же перекрестке он заставил меня повернуть к океану, от которого мы до сих пор бежали. С довольным видом откинувшись на спинку сиденья, он сказал:

- Меня зовут Венсан. Когда мы вернемся на полуостров, я вас отпущу.

Я подумала, что ослышалась. А может, он сошел с ума. Я спросила:

- На полуостров? Вы хотите вернуться на полуостров?

- Это единственное, место, где меня уже не ищут, - ответил он.

Должна отметить, что начиная с этой минуты, несмотря на невероятную замысловатость маршрута ("Я родился в июле, - объяснил он, - поэтому передвигаюсь по-крабьи") и на все случившееся впоследствии, мы все время неуклонно приближались к Атлантическому океану.

Я вела фургон под палящим солнцем, вынудившим нас опустить стекла, и беспрестанно откидывала со лба лезшие в глаза волосы. Мы не разговаривали. Иногда я поглядывала на него в надежде, что он уснет. Он уже не внушал мне такого страха. От него перестало дурно пахнуть. Он смотрел на дорогу, вольготно развалившись на сиденье; локоть в окне, ноги вытянуты - ни дать ни взять отпускник. Некоторое время спустя он спросил:

- Вы что-нибудь слышали о крепости?

Речь шла о крохотном безымянном островке вблизи Сен-Жюльена, целиком занятом укреплениями, возведенными при Ришелье. В эпоху религиозных войн он подвергся осаде, и в проспектах для туристов, которые мне поручали оформлять, утверждалось, что именно там воевал подлинный д'Артаньян, оставив на поле сражения руку. Долгое время я искренне верила этому, пока не занялась подсчетом конечностей, потерянных несчастным по сведениям проспектов Бруажа, Ла-Рошели, Ре и других, - страшно было даже себе представить, как он в своем, так сказать, окончательном виде ходит по улицам и встречает, к примеру, собаку.

Во времена менее легендарные крепость стала тюрьмой для моряков, а с войны - военной каторжной тюрьмой. Когда я была маленькой и о ней говорили при мне, забывая о моем малозначительном присутствии, ее называли Бессрочкой, а иногда и Крысоловкой, потому что даже крысам не удавалось из нее улизнуть. Ну а крабам?

Я ответила беглецу:

- Агентство, в котором я работаю, находится в порту Сен-Жюльена. Я часто видела корабль, доставляющий заключенным провизию.

Он долго молчал, потом сказал:

- Самое лучшее, что было в крепости, - это кино раз в месяц и два раза на Рождество.

Спустя какое-то время он решил остановиться. Мы находились в чистом поле, вокруг не было видно ни одного дома. Пока он вылезал из кабины, я не глушила мотор, и сердце у меня забилось. Он сказал:

- Давайте и вы.

Я ответила, что не хочу. Выходя, он прихватил с собой ружье и теперь просто навел на меня стволы. Я вышла.

После, когда мы катили вдогонку за солнцем, он сказал мне, словно прочитав мои мысли:

- Какой вам смысл убегать? На полуостров мы въедем, дождавшись ночи, так что нас никто не видит. И оставлю я вас там же, где захватил.

Я ответила, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно искренней:

- Обещаю вам, что не буду пытаться убежать. Но вы прекрасно знаете, что меня будут допрашивать. А значит, кто может поручиться, что вы меня не убьете?

Он пожал плечами:

- Плевать мне на то, что вас будут допрашивать.

И замкнулся в молчании.

ЭММА (3)

Час спустя, на покрытых виноградниками холмах Шаранты, я не вписалась в крутой поворот. Нарочно.

Помню, как я улепетывала босиком, путаясь в своем подвенечном платье (которое мне пришлось подобрать повыше, чтобы не мешало) посреди густо заплетенных виноградных лоз, обагренных пурпуром предзакатного солнца.

Я перескакивала из одного ряда в другой, смахивая с лица прилипшие пряди, прислушиваясь и не слыша ничего, кроме собственного дыхания, и забиралась все глубже и глубже в зеленый лабиринт, убеждая себя в том, что мой спутник остался лежать без сознания посреди грохота бьющегося стекла и сминаемого железа и меня уже не срежет на бегу ружейный выстрел, который мне даже не суждено будет услышать.

Не знаю, сколько времени продолжалось мое бегство.

Потом я, выбившись из сил, брела наугад с поникшей головой, поэтому почувствовала едва ли не облегчение, когда меня схватили за лодыжку и я повалилась навзничь на комья земли. Оказавшись на мне, он удерживал меня в неподвижности, взбешенный, тоже запыхавшийся, и сверлил ненавидящим взглядом, но меня это не трогало: он мог избить меня, даже убить - мне было все равно, я смертельно устала.

Сдавленным, клокочущим от ярости голосом он сказал мне:

- Вы ничего не поняли! Ничего!

Еще долго мы лежали вот так один на другом, молча отдуваясь и мстительно глядя друг другу в глаза.

Когда мы вернулись к фургону, я поняла, что ехать дальше мы не сможем. Машина стояла поперек канавы, зарывшись в податливый грунт, и ее заднее левое колесо оторвалось от земли. Дверца со стороны пассажира свисала искореженная, ветровое стекло разбилось вдребезги, сиденье вылетело наружу.

О "происшествии" я не помнила ничего, кроме того, как вцепилась в руль, когда нас начало заносить, и как все загрохотало. Каким образом я выбралась из кабины, осталось для меня загадкой.