Любимец зрителей

– Романы, – говорит она, – издаются для того, чтобы их переделывали. Они резиновые. Каждый выкраивает из них маску по своей мерке. Надеюсь, я не сообщаю тебе ничего нового! Так что играй в их игру.

Контора Медье находится в одном из этих старых зданий на Елисейских Полях – сплошные коридоры, которые скупо освещены и пахнут дезинфекцией. Две комнаты. Одна для секретарши – скоросшиватели, пишущая машинка под чехлом, на стенах афиши кинофильмов «Берегись! Ограбление!», «Шпана». «Весьма многообещающе», – иронизирует про себя Сильвен. Вторая – просторнее и уютнее: палас, клубные кресла, большой письменный стол, на котором разместились телефонные аппараты. Все это подмечено Сильвеном при беглом взгляде вокруг себя, поскольку Фьорентини уже здесь, стоит боком к окну, наблюдая за тем, что происходит на проспекте.

Подходит Медье и знакомит их. Фьорентини изящен на итальянский манер – несколько подчеркнуто. Красивое, немного строгое лицо, как у Витторио Гасмана. Очки в тончайшей оправе придают ему профессорский вид. Лет сорока. Медье достает из шкафа обязательное виски. «Meeting», как он выразился, можно начинать. Фьорентини говорит напрямик:

– В сущности, что мы имеем, если изложить сюжет «Вертера» в двух словах? Один персонаж, который впал в детство, один – рогоносец, героиня – ходячая добродетель, вместо первого любовника – девственник. Я намеренно упрощаю, чтобы нагляднее охарактеризовать действующих лиц.

– Вы слишком упрощаете, – произносит Сильвен.

– Самую малость. Заметьте себе, я восхищаюсь Гёте, но «Вертер» – литература для чахоточных. Роман, который нуждается в переливании крови.

Медье снисходительно улыбается, всем своим видом выражая: «Я предупреждал вас, этот парень – большой оригинал».

– Историю придется переписать набело, – продолжает итальянец. – Я говорю не о стиле – это уж само собой. Я говорю о взаимоотношениях персонажей.

Сняв очки, он протягивает их к свету и, проверив прозрачность стекол, протирает кусочком замши, не переставая разглагольствовать:

– Отец, принуждающий дочь выйти за нелюбимого, влюбленный, впавший в отчаяние, – ситуация довольно выигрышная. Я вижу, вы намерены мне возразить, что это мелодрама. Но если идти по такому пути, то как по-вашему, разве Верди – не мелодрама? Мелодрама – возвышенное искусство при условии, что чувства выявляют социальные противоречия данного общества. И вот тут как раз и…

«Ох, как он мне осточертел», – подумал Сильвен, сухо прерывая Фьорентини:

– Ну и что это дает?

– Значит, так, в двух словах. – Фьорентини сосредоточенно сводит кончики пальцев. – Нерв всей этой истории – деньги. Сейчас поймете. Отец Шарлотты будет у меня автоконструктором. Но само собой, его автомобили класса люкс, некогда очень престижные, перестали пользоваться спросом. Возникла экономическая проблема. Вы следите за моей мыслью? Заводы закрывают, неминуема безработица со всеми вытекающими отсюда последствиями. Остается одно – продать их преуспевающему конкуренту.

– Альберту? – догадался Сильвен.

– Точно. Альберту, который возжелал не только фирму, но и девушку. И если Шарлотта выйдет за Альберта, такой брачный союз поможет нашему горе-промышленнику частично сохранить свое положение.

– А я? При чем же здесь я? – вскричал Сильвен и мигом поправился: – Я неудачно выразился. Я имею в виду Вертера.

– Так вот, вы, несомненно, уже догадались, что Вертер – гонщик-испытатель при старике отце. Он завершает работу над конструкцией нового мотора. Деньги все решают и на сей раз! Альберт – конкурент, готовый ухнуть миллиарды, лишь бы обеспечить себе эксклюзивное право на этот мотор.

– А Вертер любит Шарлотту! – напоминает Сильвен.

– Да. К этому мы больше не возвращаемся, но Вертер, потеряв Шарлотту, задумывает адский план похоронить надежды Альберта, и тот разбивается за рулем испытываемой модели. Как видите, наши персонажи движимы уже не пустыми чувствами, но определенными материальными интересами. И эти интересы символизирует фон, на котором развивается действие: заводские корпуса, сборные конвейеры, испытательные треки, шумы современного индустриального мира.

Сильвен молчит, сраженный наповал. Медье согласно кивает.

– Да, конечно, – бормочет он, – это интересная точка зрения.

– Возможно, нам придется также изменить имена, – добавляет Фьорентини. – Имя Шарлотта устарело. Оно пристало горничной. И даже Вертер – не бог знает что. Все это придется пересмотреть. Каково ваше мнение, Дорель?

– Дайте мне отдышаться! – взмолился Сильвен. – Мне все это виделось несколько по-другому.

– Я написал литературный сценарий, – сообщает Фьорентини. – Изучите его на досуге… Но, откровенно говоря, не думаю, что возможно сделать что-то лучшее на основе столь бессодержательной книги.

Он встает, глядит на часы. Сильвен ждет сакраментальной фразы: «Созвонимся!»

– Созвонимся, – чуть вызывающе произносит Фьорентини, как бы заранее отметая всякую критику.

«Meeting» закончен. Итальянец спешит на самолет. Медье провожает его до дверей и возвращается с озабоченным выражением лица.

– Чувствую, вы не в восторге, – бормочет он.