Любимое уравнение профессора

Профессор шагал, не поднимая головы к безоблачно-синему небу, не замечая встречных собак, не оборачиваясь на уличные витрины. Он разглядывал свои ноги, а ноги эти двигались неуклюже. Прогулка вовсе не расслабляла его; наоборот, в каждый шаг он вкладывал столько сил, что все его тело шатало от напряжения.

— Вон там, взгляните! — щебетала я. — Сакура в полном цвету…

Но Профессор лишь бормотал себе что-то под нос да поддакивал невпопад. Теперь, на открытом воздухе, он выглядел еще лет на десять старее.

Первым делом мы все же решили постричься. Хозяин парикмахерской оказался добрым и сметливым. Завидев странное одеяние Профессора, лишь на секунду оторопел, но тут же смекнул, что для всех этих записочек должна быть своя причина, и обслужил его так же приветливо, как и любого другого клиента.

Нашу парочку он, кажется, принял за отца с дочерью.

— Как замечательно, что ваша молодежь всюду с вами! — сказал он с улыбкой.

Ни я, ни Профессор не стали его поправлять. Присев на диван, я затесалась в очередь из клиентов-мужчин и стала ждать, когда постригут «папашу».

У Профессора же сам процесс стрижки явно вызвал какие-то неприятные воспоминания: как только ему повязали вокруг шеи простыню, он жутко напрягся. Лицо застыло, пальцы впились в подлокотники, между бровями залегла глубокая складка. Как хозяин ни пытался отвлечь его болтовней на самые безобидные темы, бесполезно — Профессор не унимался.

— Какой у вас размер обуви?.. А номер вашего телефона?.. — бомбил он вопросами бедного парикмахера, раз за разом заставляя очередь бледнеть.

И хотя мое отражение маячило в зеркале у Профессора перед глазами, он как будто не верил ему и все оборачивался назад, дабы лишний раз убедиться в том, что я не нарушила обещания. Как только голова его дергалась, мастер тут же прекращал чикать ножницами и невозмутимо ждал момента, когда к клиенту можно опять прикоснуться. А я улыбалась Профессору и чуть заметно махала рукой — дескать, я здесь, все в порядке.

Седины Профессора опадали клочьями на простыню, устилали пол. Откуда этому мастеру знать, что череп, который они покрывают, хранит в себе список всех простых чисел от единицы до ста миллионов? Ни ему, ни кому-либо из клиентов, только и ждущих на этом диване, чтобы чудной старикашка поскорее ушел, никогда не откроется тайная связь между часами на его запястье и днем моего рождения! От этой мысли во мне проснулась странная гордость. Улыбнувшись зеркалу еще жизнерадостней, я опять помахала рукой.

Выйдя от парикмахера, мы сели в парке на лавочку, выпили по банке кофе из автомата. Лавочку окружали фонтан, песочница и теннисный корт. Каждый порыв ветра поднимал над сакурами новое облачко лепестков, и лицо Профессора озарялось просеянными через ветви лучами. Записки на его костюме трепетали без остановки. А сам он то и дело заглядывал в отверстие банки — так придирчиво, будто прихлебывал не кофе, а колдовское зелье.

— Я была права! Теперь вы выглядите мужественно и привлекательно.

— Ох, перестань… — только и отмахнулся Профессор, в кои-то веки благоухая не старой бумагой, а кремом после бритья.

— Что же именно вы изучали в университете? — спросила я. Даже не надеясь на то, что пойму ответ. Я просто упомянула о числах, чтобы поблагодарить его за то, что он согласился со мной погулять.

— Эту область называют «королевой математики», — ответил он, глотнув еще кофе. — Она красива и благородна, как королева, но сурова и безжалостна, как дьяволица! А если в двух словах, все очень просто: я исследовал целые числа, которые всем хорошо известны: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Их самих и отношения между ними.

Странно, что он использует слово «королева», подумала я. Словно и не о науке говорит, а рассказывает волшебную сказку… С корта неподалеку доносилось чпоканье теннисного мяча. Мать с коляской, любители бега трусцой, велосипедисты, все, кто шел мимо нашей лавочки, завидев Профессора, тут же отводили глаза в сторону.

— То есть вы эти отношения… находили?

— О, да! Находки были редчайшие. Хотя, конечно, открытиями это не назовешь… Я извлекал из них извечные теоремы, которых до меня тысячелетиями не замечал никто. А это все равно что выписывать истины из записной книжки Бога — по одной строчке, не зная, что дальше. Где эта книжка встретится тебе снова, когда откроется в следующий раз — известно только Ему…

На словах «извечные теоремы» он дважды ткнул пальцем в невидимую точку пространства перед собой. Вероятно, туда же его взгляд уносился в часы «размышлений».

— Например, еще стажируясь в Кембридже, я занялся гипотезой Артина о первообразных корнях и ее влиянием на теорию кубических форм… Надеялся, что метод разветвления круговых полей вкупе с алгебраической геометрией и диофантовыми уравнениями помогут мне найти куб, который противоречил бы выводам Артина… И в итоге нашел доказательства, но только для определенного типа чисел в особо оговоренных условиях.