Любимые дети

Он берет карандаш, подвигает к себе лист бумаги, и это уже совсем не тот человек, что заигрывал только что с собственной женой и перемывал, посмеиваясь, косточки знакомым, теперь он напряжен, сосредоточен, в глазах его появляется блеск вдохновения, речь ярка и убедительна, мысли формулируются четко, и карандаш, послушно следуя за ними, скользит по бумаге, оставляя точные, выверенные линии, тут ни убрать, ни прибавить, и мы с З. В. только глазами хлопаем, ошеломленные зрители на чудо-представлении, а Васюрин уже бросает нам первый вариант — пожалуйста! — и принимается за второй — пожалуйста! — за третий и четвертый, и все это подряд, легко и непринужденно, а мне бы один паршивенький недели за две сотворить, и, закончив, он, возбужденный все еще, кричит жене:

«Людок, я выдал им четыре варианта! Этого достаточно?»

«Вполне», — отвечает за нее З. В.

«Ну, а теперь — обедать!» — командует Васюрин и улыбается ей.

«Ой, я и правда проголодалась», — немедленно откликается она.

Одевшись, они берут свою сумку и трогаются к мотелю, и мы с З. В. тащимся за ними как завороженные.

За обедом опять начинается веселый треп, и даже я участвую в нем, острить пытаюсь, но доморощенный юмор мой не имеет успеха — здесь бенефис Васюрина.

Все смеются, а жена его — теперь она в оранжевых брючках и синей, не прикрывающей пупок, блузчонке — рассказывает мне:

«Юрий Степанович всегда готов помочь. Может бросить все свои дела и выехать по первой же просьбе. Особенно к вам, в Осетию, он так ее любит. Не обижайтесь только, но у вас ведь нет настоящих специалистов. Кто лесотехнический окончил, кто пищевой, кто авиационный, вот ему и приходится ездить к вам чуть ли не каждый месяц. Да вы и сами знаете — он палочка-выручалочка для вас. Вот и представьте, как ему обидно слышать вместо благодарности, что он за деньгами гонится… Зачем они ему? Денег у нас и без того достаточно. Даже больше, чем нужно… Вы понимаете, как ему обидно?»

«Да, — говорю, сочувствуя, — понимаю».

Она на четверть века моложе его, и у нее есть шанс остаться последней его женой.

А Васюрин рассказывает о Бельгии — слышь, Людок?! — и, когда официантка приносит счет, он переходит к Японии, и З. В., чтобы не отвлечь его и не смутить, незаметно достает деньги и незаметно расплачивается — слышь, Людок?! ах, Фудзияма! ах, сакура! — и, распрощавшись, мы усаживаемся в директорскую машину, любезно предоставленную нам Васюриным, и едем обратно, с поляны солнечной в замкнутый четырьмя стенами мирок конструкторского отдела, и З. В. долго молчит, глядя прямо перед собой, и заявляет вдруг, словно споря с кем-то:

«Что бы про Васюрина ни болтали, а голова у него работает».

Я не могу не согласиться с этим, но думаю о другом и спрашиваю:

«Интересно, разделся бы он при министре или при начальнике главка хотя бы?»

Поняв вопрос по-своему, З. В. отвечает задумчиво:

«Да, умеет жить человек».

Вспомнив о розовых бутончиках, я усмехаюсь:

«А вы, наверное, тоже не прочь закатиться куда-нибудь с молоденькой девчонкой? В Акапулько, например, а?»

Затылок его багровеет.

— Не балуйся, сынок, — говорит директор, — а лучше запусти-ка нам свою бандуру. Уважь старика, я еще не видел, как она работает.

— Нельзя, — отвечаю, — только что редуктор сняли.

Все четыре варианта васюринских я нашел потом в специальной литературе, и все они существовали испокон века, и все устарели так или иначе, а пятого не было никогда, им стал мой собственный.

— Что значит нельзя? — напирает Васюрин. — Трудно редуктор поставить?

— Сами попробуйте, — говорю и, выдержав паузу: — пощупайте его.

Он дотрагивается и отдергивает руку — что за шутки?! — и Алан едва сдерживает улыбку, а я бы показал 386-е в работе, не развалился бы редуктор, но слишком хорошо мне помнится его, васюринское — слышь, Людок?! — представление на поляне.

— Нельзя так, нельзя, — соглашается директор. — А ты запустишь его к сроку?

— Обязательно, — улыбаюсь. — Провалиться мне на этом месте! — и, отозвав его в сторонку, сообщаю конфиденциально: — Под раковиной штукатурка треснула. Хотите покажу?

— Ах ты, подлец! — он замахивается, смеясь, но я уклоняюсь вовремя. — Дослужишься ты у меня!

Они уходят. Я слышу их шаги в коридоре, но не удаляющиеся, словно директор и Васюрин маршируют на месте, и вот они уже сворачивают в главный корпус, идут по другому коридору, а шаги доносятся все так же явственно — что это? акустический эффект или слуховая галлюцинация? — и я стою оторопело и слышу их голоса.

— Он хороший конструктор, — говорит директор, — только гоношистый немного, но это пройдет с возрастом.

— Способный парнишка, — соглашается Васюрин. — Я набросал ему схемку, так, в общих чертах, а он уловил — и, смотри, какой аппарат получился.

— Ты не финти, — усмехается директор. — Конструкция-то патентоспособная, что же ты на нее заявку не сделал?

— Времени на все не хватает, руки не доходят.

— Можешь это другим рассказывать, а я-то тебя знаю, ты своего не упустишь.

— Некогда, говорю! — сердится Васюрин. — Некогда мне пустяками заниматься!

Хлопает дверь, они заходят в директорский кабинет, и сразу становится тихо.