Любимые не умирают

  —   Смотри, какие гордые! Вон к нам на погост мужик приезжал на могилу к другу. Так у этого посетителя самая дорогая машина была. Второй такой ни у кого не водилось. Ты б видел, какой распальцованый был чудак. Нищим ни меньше сотки подавал. Сам в таком прикиде, весь с наворотами. На могилу без охраны не появлялся. Ну, прямо пуп земли. А вчера слышу, взяла его милиция за тот самый пуп и посадила в клетку. Судить будут за мошенничество. Говорят, не меньше червонца влупят. А тоже павлином ходил, земли под собой не видел. Зато теперь не будет выпендриваться. А то всю могилу пивными бутылками заваливал. Сделала ему замечание, попросила увезти бутылки с могилы, этот козел уронил сотенную мне под ноги и вякнул:

   —  Давай, метелка, шустри! Мне некогда!

  —   И пошел без оглядки, вроде я обязана убирать за всяким говном! Он кроме себя никого за человека не считает.

   —  Сунула б ему стольник в рыло! — возмутился Колька.

  —   Пока до меня дошло, что надо сделать, он уже уехал! — пожаловалась баба.

   —  Жаль, что меня там не было! Проучил бы козла! — досадовал мужик.

  —   Теперь никто за себя не может поручиться. Или посадят, или убьют! В городе за месяц троих людей средь бела дня уложили. За что про что никто не знает. Может, оно и лучше не дышать в начальстве, дышать тихо и незаметно. Оттого лишь могил на погосте новых не появится.

  —   Я каждый день звоню насчет работы, да все не везет! — признался Колька.

  —   А сколько я себе работу искала, если б ты знал! Хотя и на зоне не отбывала!

  —   Тебе с чего отказывали?

   —  Я ж по статье уволена. А потом лечилась. Как только скажу причину перерыва в работе, там мигом трубку бросают. Не только говорить, слушать не хотят. Ну и ладно, устроились, голодными не сидим, живем не хуже других,— успокаивала Катька себя и Кольку.

  —   Да я вобщем и не жалуюсь. Поначалу тяжко было, теперь привык и уже не задыхаюсь, не тошнит.

  —   А знаешь, я тоже хотела в платный туалет устроиться. Но меня не взяли,— призналась Катька.

  —   Почему? — округлились глаза мужика невольно.

   —  Желающих было много, хозяева выбирали, копались. А теперь и тебе рады.

  —   Чем же я хуже других? — не понял человек.

   —  С судимостью взяли. Еще два года назад о том и не помечтать было б!

  —   Работать в отхожке?

   —  Зато какие условия! Тогда с работой в городе тяжко было. Многие обанкротились, разорились, людей пачками выкидывали на улицу. Цены на продукты улетные и каждый день росли. Короче, сколько тогда поумирало, не счесть. Одни от голодухи, другие сами на себя руки наложили, иных отстреляли. Что творилось, вечером страшно было из дома выйти. Бандитов и воров развелось больше, чем бродячих собак. Ты на зоне был. Ну, а мы даже на балкон выходить боялись. Попробуй, оденься поприличнее, в подъезде догола все сорвут. Кольца с пальцами у бабья обрывали. Сережки сдирали, разрывая мочки ушей. Цепочки на ходу снимали. Кто хай открывал, тому хана, нож или шило в бок и ступай жалуйся куда хочешь. В магазин за хлебом пойти боялись. А сколько развелось всяких аферистов, кидал, наперсточников, цыган! От них дышать было нечем. Ну, взялись за них! Кого посадили, других выгнали из города. Теперь уж полегче стало. Я по кладбищу спокойно хожу, не дергаясь и не прячась, как раньше. По первому году с центральной аллеи не сворачивала. И как решишься?

  —   Неужели и на тебя кидались? — рассмеялся Колька.

   —  Чего скалишься? Чем я хуже других баб? Вон до меня работала, старуха вовсе! Песок из задницы сыпался. А и ее завалили прямо рядом с могилой два мужика. Бабка хоть и боялась орать на погосте, а тут такой хай подняла! Ну и что? Никто не решился подойти, выручить старую, так вот и надругались над нею. Милиция и ответила:

  —   Бабка! Ты живая! Никакого урона здоровью нет! Мужики тебе молодость напомнили, радоваться должна! Как мы будем искать, если ты их не запомнила и описать не можешь? Не увидела в чем одеты, куда убежали.

    — Бабка плакала, все спрашивала:

    — А ежли над вашими матерями глумиться начнут, что делать будете, окаянные?

    — Ну, пошла к ихнему начальнику, тот искать заставил и нашли. А они на очной ставке сказали:

    — В другой раз встретим, тут же уроем облезлую кикимору. Не только пожаловаться, бзднуть не успеешь. Бабка на другой день уволилась из смотрителей и больше на кладбище ни ногой.

    — Теперь ты ждешь, когда на тебя налетят мужики? Зря, Оглобля! Нынче мужики дарма не насилуют, только за большие бабки. Я про то даже на зоне слыхал. А бабке померещилось. Нынче молодых полно, сами на шею виснут. Кому нужна старая кадушка? — не верил Колька и спросил:

    — Иль на тебя соблазнялись?

    — Нет, брехать не стану, такого за все время ни разу не было. Когда хоронят, иль на Радуницу, зовут помянуть покойных. Я отказываюсь пить, говорю, что на работе, потому нельзя. А еще на высокое давление жалуюсь, на аллергию, ну, люди отстают. Так вот отучила, больше выпивку не предлагают. Но пакостей никаких не говорят. А и мне не до разговоров. Пока на кладбище приберусь, уже конец дня, домой спешу. Сам знаешь, тоже дел полно.