Любимый грешник

— Полная лажа. — Она выдавила улыбку, глядя на Денни через стол, только чтобы не видеть тех, кто сейчас входил в дверь.

Даже не глядя, она прекрасно их слышала: смех и визг, скрежет зубов и трепет крыльев, настоящая какофония, избежать которой она никак не могла.

Когда вечер опускался на город, они целыми группами бродили по улицам, вторгаясь в ее пространство, уничтожая все ее шансы на покой.

Денни не посмотрел на нее, на задал никаких вопросов, просто шагнул к ней от стола и крикнул:

— Грейс, сыграй что-нибудь для Эш.

Грейс покопалась в музыкальном автомате и нашла то, что не относилось к кантри или блюзу — Limp Bizkit «Break Stuff».

Когда странная музыка в сопровождении могильного голоса рассеяла гнев, сводящий живот, Эйслинн улыбнулась. Если бы я могла также освободиться, направить все годы агрессии на этого фейри. Она водила рукой по гладкому дереву кия, наблюдая, как Остролицый кружит вокруг Грейс. Я бы начала с него. Прямо здесь, прямо сейчас. Она прикусила губу. Разумеется, все решат, что она совсем выжила из ума, если она начнет тыкать кием в никому не видимое тело. Все так подумают, но только не фейри.

Денни очистил стол до того, как песня закончилась.

— Мило. — Эйслинн прошла к стойке у стены и вставила кий в свободную ячейку.

Хихикая пронзительно-высоким голосом прямо за ее спиной, Остролицый вырвал прядь ее волос.

— Покажем им еще? — Но голос Денни сказал больше, чем его слова: он знал ответ уже до того, как задал вопрос. Он не знал, почему, но он умел читать знаки.

Остролицый водил прядью ее волос по его лицу.

Эйслинн откашлялась:

— Давай в другой раз.

— Конечно. — Денни начал разбирать кий.

Постоянные клиенты никогда не обсуждали частые перепады ее настроения и непонятные привычки.

Она быстро пошла к двери, прощаясь на ходу, сознательно стараясь не смотреть на фейри. Они сдвигали с мест шары, толкали людей — делали все, чтобы спровоцировать проблемы, — но не последовали сегодня за ней, пока. Возле стола, расположенного у самой двери, она остановилась:

— Я ухожу.

Один из парней поднял взгляд от замечательной комбинации шаров для удара, поскреб свою бородку и пригладил торчащие в разные стороны пепельные волосы:

— Золушке пора домой?

— Ты же знаешь как это бывает — нужно попасть домой до того, как потеряешь туфельку. — Она подняла ногу в старом теннисном кеде. — Ни один принц не польстится на такое.

Он фыркнул и снова повернулся к столу.

Фейри с оленьими глазами шла через комнату; тонкокостная с выпирающими суставами, она была вульгарной и великолепной одновременно. Слишком большие для ее лица глаза делали ее поразительной. С этими глазами в сочетании с чрезвычайной худобой она казалась уязвимой, невинной. Однако она не была такой.

Никто из них не был.

Женщина за столом возле Эйслинн сбила длинную трубочку пепла в уже переполненную пепельницу.

— Увидимся в следующие выходные.

Слишком нервничая, чтобы ответить, Эйслинн кивнула.

Фейри с оленьими глазами быстрым, едва заметным движением тонкого синего языка щелкнула какого-то парнокопытного фейри. Он отступил, но дорожка крови уже сбегала вниз по его впалой щеке. Оленеглазая захихикала.

Эйслинн с силой закусила губу и подняла руку, чтобы помахать на прощание Денни. Сконцентрируйся . Она с трудом заставила себя идти уверенно, спокойно. К сожалению, ни уверенности, ни покоя она не чувствовала.

Она вышла на улицу, силясь сдержать опасные слова, готовые сорваться с губ. Она хотела кричать, хотела сказать им всем, чтобы убирались отсюда, но не могла. Она не могла говорить с ними, иначе они узнают о ее секрете: узнают, что она может их видеть.

Единственный способ выжить — хранить этот секрет. Бабушка научила ее этому правилу еще до того, как Эйслинн научилась писать свое имя: не высовывайся и держи рот на замке. Ей казалось, что скрывать это неправильно, но если бы бабушка хотя бы заподозрила непослушание, она посадила бы ее под замок: домашнее обучение, никаких общественных мест, никаких вечеринок, никакой свободы, никакого Сета. Она провела так немало времени, пока училась в средней школе.

Больше — никогда.

Поэтому, сдерживая гнев, она направилась в центр города — в относительную безопасность железных решеток и металлических дверей. Железо в своем изначальном виде так же, как и переработанное в сталь, было ядовитым для фейри, что Эйслинн находила весьма удобным для себя. Если не брать во внимание тех фейри, что гуляли по ее улицам, Хантсдейл был ее домом. Она бывала в Питтсбурге, гуляла по Вашингтону, бродила по Атланте. Эти города ей нравились. Но они были уж слишком процветающими, чересчур оживленными, перенасыщенными парками и деревьями. Хантсдейл не процветал. Уже довольно давно. А это значило, что фейри тут тоже не процветали.