Любимый ястреб дома Аббаса

Потом… в бешено крутящейся вокруг меня толпе всадников больше не оказалось темноглазых иноземцев — только наши в круглых шлемах. Они устало собирались к знамени с ястребом, которое у меня за спиной держал совсем незнакомый мне всадник. В гонг бить было некому, да и не было нигде никакого гонга. Только невредимый Юкук с каменным лицом сидел в седле и молча смотрел на меня.

«Это победа? — хотел крикнуть я. — Мне не нужна такая победа. Верните мне моих друзей и братьев».

Но некому было отвечать.

Пыль оседала. Мы стояли совсем близко к берегу, поле вокруг нас было полным хаосом — всадники скорее бессмысленно носились туда и сюда, чем дрались с другом. Расплывчатая черная масса в центре нашего строя начала как будто подрастать вверх — «сердце» Абдаллаха поднималось в седла. Серые пятна людей Марвана перемещались по полю по большей части в стороны, вдоль реки.

Один такой отряд стоял совсем близко от меня.

Пытаясь проснуться от страшного сна, я потряс головой и махнул тем, кто был рядом: чуть повыше на холмик, чтобы под ястребом могли бы собраться все.

И тут меня как будто ударили сзади кулаком в затянутое кольчугой правое плечо. Я попытался раздраженно пожать этим плечом — и обнаружил, что не могу этого сделать, кто-то держит плечо, а заодно и руку.

«Солнце опять заходит за тучу — мир становится серым», — подумалось мне. Я опустил глаза, рассматривая блестящее, красноватого цвета острие, торчавшее у меня откуда-то из подмышки, и некоторое время вяло поразмышлял над тем, как бы смахнуть его левой рукой, если уж правая почему-то не слушается.

Сзади раздался крик — ко мне с вытянутой вперед пятерней, с открытым ртом несся Юкук. Потом над его плечами возникло оперение криво торчащей стрелы, и Юкук начал клониться лицом к конской шее.

«Вот и все», — подумал я.

Мир заполнился грохотом, в котором различались басовые шлепки тетив тюркских луков. Сплошная стена тюркской конницы сметала все на своем пути, рассеивая в стороны последних сопротивлявшихся.

Солнце погасло.

ГЛАВА 19 Барид

Муха противно щекотала мне нос; я попытался двинуть головой и отогнать ее, голова, однако, безвольно отклонилась влево.

И тогда вместо низко свисающей серой ткани шатра я увидел ряды недвижно лежавших или шевелившихся людей, и совсем рядом со мной — сидевшую, скрестив ноги, девушку с глупым лицом, которая в левой руке держала миску, в правой — кусочек хлеба. Она окунала его в миску и пыталась затем всунуть в рот какому-то неопрятному старику с ввалившимися щеками.

Без каких-либо чувств я узнал в этом старике Юкука.

И снова закрыл глаза.

Дальше помню тупую выворачивающую боль, уплывающую куда-то в небо голову, запах рвоты и крови, снова мухи, тучи мух. День за днем, неделя за неделей. Уже и боль прошла, но я почему-то был твердо уверен, что встать и сделать несколько шагов мне уже не удастся никогда.

Все изменилось, когда однажды между моей головой и серым небом шатра возник человек, державший двумя руками блюдо, на котором лежала горка гранатов с розовыми гранеными боками.

Гранаты, как сообщил мне лекарь, прислал брат халифа, сам Абу Джафар по прозвищу Мансур. Лекарю я искренне поверил, как только обнаружил, что гранаты были не самого лучшего качества, а два из них даже с подгнившим боком. Качество их, впрочем, было не самым важным, потому что начиная с этого дня лекарь появлялся у моего изголовья по крайней мере четырежды в день, сам приносил мне — а также и Юкуку, — все новые фрукты и еще, маленькими чашечками, вино и травяные настои. И я начал возвращаться к жизни, вот только радости это мне не доставило никакой.

Потому что в этот полевой госпиталь, где каждый день умирали все новые герои битвы при Забе, начали приходить новости.

Пока нас, раненных при Забе, укладывали рядами на подстилки, пока на поле битвы спешно закапывали умерших, — армия Абдаллаха, окутанная пыльным облаком, приближалась к Харрану, где заперся было Марван. Но, подсчитав остатки армии, повелитель правоверных бросился в Дамаск, — а Абдаллах тем временем без боя вошел в Харран, спокойно договорившись с наместником Абаном ибн Язидом и даже оставив его на должности.

Но надолго он там задерживаться не стал.

На Дамаск наступала уже не прежняя армия, к ветеранам Заба присоединялись все новые отряды, из Куфы и еще хорасанцы Абу Муслима. И когда нежным весенним утром, после нескольких дней осады, это воинство втянулось в проломы стен Дамаска, убийства и грабежи еле утихли на закате.

Так я понял, что и Зеленый дворец правителей трети мира, и кривые улочки, где как россыпь драгоценных камней сверкают красками засахаренные фрукты, мне в ближайшие годы лучше не видеть. Потому что запах крови уходит быстро, а вот память о нем старые камни хранят долго.

До сих пор не знаю и знать не хочу, правда ли, что победитель при Забе, собрав вскоре после этого на пир примирения целых восемьдесят принцев из дома Омейядов, — которых начали убивать как только все расселись на коврах, — потребовал накрыть еще содрогающиеся тела кожаными попонами, поставить сверху блюда, и тогда приступил к еде.