Любимый ястреб дома Аббаса

Я с нарастающим восторгом понимал, что действительно оказался на том же месте, что и предводитель этой банды насильников, — и уже точно знал, что надо делать. Как и он, я перешагнул через грудь Анахиты одной ногой и поднял обеими руками ее голову, поддерживая ее за затылок. Она слабо улыбнулась — и я понял, что делаю то, что от меня ожидали, — приоткрыла рот, чуть высунув язык, и закрыла глаза. Потом перевела дыхание, обхватила меня руками за ягодицы (к этому моменту обе служанки приспустили с них штаны до самых колен), широко раскрыла рот и буквально начала глотать меня, сама повторяя то, что делал с ее головой человек с сожженным лицом. Рот ее был полон слюны, которая начала течь из угла губ, она двигала головой все резче, и тут мой «яшмовый стебель» задергался, выпуская все новые и новые струи.

Кажется, я зашатался, готовый было упасть без сил, но две девушки подхватили меня под руки, а потом, пока я все еще стоял, расставив ноги над лицом Анахиты, они начали вытирать меня откуда-то взявшимися полотенцами — и этого мне оказалось достаточно, чтобы стебель снова стал яшмовым.

Тогда обе служанки мягко, но настойчиво заставили меня сделать два шага назад, и я оказался над животом и все еще раскинутыми, конвульсивно подергивавшимися иногда ногами Анахиты. Там, где от скользкой влаги мокро блестели ее курчавые волосы, они также прошлись полотенцами, и я с изумлением услышал рычание: этот звук издавал я сам.

Я чуть было не попал тем самым стеблем в маленькую ладонь какой-то из девушек, не успевшую убрать полотенце вовремя, ткнулся им под густой куст волос. И буквально провалился внутрь, в горячее и абсолютно мокрое и бездонное, скользя там без малейшего сопротивления. Странный чавкающий звук привел меня в полное исступление, я до сих пор не помню, сколько времени я, сжав ее мокрые ягодицы руками, пытался сильными движениями достать до дна — и не мог. Но и в этот раз в несколько движений все для меня кончилось.

По-моему, после этого я упал в обморок или на мгновение заснул, потому что дальше помню себя на коврике в углу, уже с завязанными кем-то штанами, и ощущаю полотенце (надеюсь, что оно было чистым) у себя на лбу. Несчастной Анахиты в полуподвале уже не было.

Что произошло? Что я сделал? Почему эти люди сейчас говорят мне «спасибо»? — тупо бились в горячей голове мысли. Лихорадка набросилась на меня с новой силой, а плечо ощущалось как-то по-иному, по-новому — не только чесалось, но и дергало. И я понял, что если немедленно не окажусь у любого, абсолютно любого лекаря…

Но слуга уже буквально грузил меня в седло мула, и дальше мы в какой-то момент оказались, вместе с животными, на широкой лодке на воде, в вечерней полутьме. Затем я увидел, что громадные башни уходят куда-то вправо, а мы продвигаемся к южной части города.

Я все больше и больше боялся, что сейчас упаду с седла в пыль. А еще боялся, что когда лекарь, наконец, посмотрит на мое плечо и пощупает пульс, он равнодушно скажет: поздно же, куда вы его притащили — везите обратно…

В общем, не было для меня сейчас места кошмарнее, чем то, куда меня везли.

То, что меня привезли в действительно страшное место, я уже точно понял, услышав дикий, натужный вопль, раздававшийся из-под низко провисших шатров, по которым качались оранжевые тени ламп. В любой другой ситуации я повернулся бы и бросился отсюда без оглядки. Но в голове у меня гудело и шумело, собственные губы и глаза были как чужие, в ране на лопатке как будто что-то шевелилось и грызло меня изнутри. А самое главное — я боялся упасть. Потому что хорошо знал: если я сейчас опущусь со сладким вздохом на эту твердую, чуть потрескавшуюся землю, то засну мгновенно, может быть, — навсегда.

Девушка со строгим лицом, бросив быстрый и профессиональный взгляд на руку и плечо, которыми я уже боялся пошевелить, повела меня мимо рядов лежавших на земле людей, мимо других таких же девушек, делавших что-то с липкими кровавыми тряпками, в самую большую палатку.

В ней стояло нечто вроде высокой лежанки, почти какой же, от которой я не так давно отошел.

Но на этой лежанке дергался длинный комок окровавленного мяса и жутко выл.

— Что, еще один? — набросился на меня взъерошенный человечек с налитыми кровью глазами. — Вы кто?

— Маниах. Нанидат Маниах, — послушно отозвался я.

И нарвался на самую неожиданную из всех возможных реакций.

— Маниах? А я — Шапур, преданный Мазде, царь царей Ирана и иных земель, из расы богов. Вы щенок, а не Маниах! Оборванец и самозванец! А если бы вы действительно были из дома Маниахов, то у вас не хватило бы наглости являться сюда! Три недели как у меня нет ни дирхема из этого почтенного дома — а теперь пойдите и объясните это тем, кого приводят сюда, по сорок-пятьдесят человек в день! Нет тут для них ничего — ни еды, ни трав, даррела нет, даже маковый сок не на что купить, а попробуйте выдержать без него такую боль! Да что я с вами говорю, мальчишка вы, и больше никто — а ну-ка, держите.