Любимый ястреб дома Аббаса

«Печальна Бухара», повторил я не без удовольствия, вздохнул и без особого труда закончил начатое:

Печальна Бухара, и скакунов твоих не ждет,
Как избежать недобрых глаз, сжигающих тебя, — скажи!
Разбит кувшин с вином, не склеишь, не вернешь —
Как справиться с такой потерей, о, скажи!
Грустит целитель, глядя в кошелек пустой,
И как его утешу, если беден сам, — скажи
Одна сова ночная у меня в друзьях,
Но можно ль мне довериться сове — скажи!

Гордый достигнутым, я покинул на следующее утро свое скорбное лежбище и снова пошел через весь город к Бармаку, по дороге обещая самому себе, что завтра же пойду выбирать коня.

Домик неподалеку от бывшего просторного обиталища Насра ибн Сейяра, в которое сейчас въехал, конечно же, Абу Муслим, оказался при внимательном взгляде весьма просторен. Он вмещал всю эту странную компанию — казначея Абу Джафара, помещавшегося с шустрым мальчиком в одной комнате, и придирчиво осмотревших меня при входе двух охранников, и раба с помеченной оспой лицом. В дальнем углу двора, в прохладной тени, я нашел и балхского повелителя.

— Я подумал, что такое письмо можно особо не прятать, — скрывая гордость, вручил я ему папирус.

Он оценил мою работу на редкость быстро.

— Кровь первого из Маниахов — не пустяк. Да, с этим можно ехать куда угодно, никто не придерется! — восхитился Бармак. — Пошленькая такая, тоскливая уличная песенка, даже скорее обрывок песенки. Великолепно!

Тут, посмотрев на мое лицо, он, кажется, понял, что сказал что-то не то. И поспешил утопить свою оплошность в потоке слов.

— Я немедленно перепишу несколько таких же коротеньких стихов, чтобы мой человек вез с собой их целую пачку, открыто, никуда не пряча и не запечатывая. Вот как вам такие строки:

Налей, хочу услышать я кувшина вздох.
Звук струн похитил души те, что мы своими мнили,
Но если так — налей! Грехи и горести мои —
Как это черное вино, что скоро переполнит чашу,
И их не искупить ничем.

М- да. Конечно, это я вам как бы пересказываю, на языке Ирана. И я не поэт, чтобы сделать достойный автора перевод. Неровный ритм, нет внутренней музыки — я передал вам лишь образы. На языке народа арабийя, однако, это звучит просто великолепно. Но эта штука покажется еще великолепнее, когда узнаешь, кто ее писал.

— Кто же? — слегка напряженно спросил я, начиная, впрочем, оттаивать.

— Валид! Халиф, повелитель правоверных. Какой был человек — вы удивитесь, если прочитаете все, что он написал. Необузданный, бешеный просто… И вы слышали, конечно, все эти рассказы про халифов из дома Омейядов — что Хишам пил вино только по пятницам, Абдальмалик — раз в месяц, но крепко выпивал. «Язид-винный» — который дрессировал обезьяну, забавлявшую его в попойках, — тот пил каждый день. А этот — Валид, второй из носивших это имя, наш с вами почти современник, — да вот я же сам встречался с ним — тот хотя пил через день, зато как! Впрочем, когда говорят, что он плавал в бассейне с вином, и отхлебывал так, что понижался уровень… Мы-то с вами знаем, что этого не может быть, люди столько не пьют. Да-с, но мы говорили о поэтах. Так, так, с кем же из них произошла одна занятная история — то ли это был аль-Ахтал, то ли Джарир, или аль-Фараздак. Но не Джамиль, хотя… у него любовь чиста и возвышенна, песни про его нежную Бутаину поют и сейчас. А, кажется, Омар ибн аль-Рабиа — он все больше сочинял про любовь и дам, путешествующих в Мекку, свеженько так, страстно. Так вот, история такая. Было это в Куфе, а не в Дамаске, — вы же знаете, что все философы и поэты почему-то обожают жить в этой Куфе, а ведь грязная дырища, не город, а хаос… Поэт наш написал тоскливую оду, обращенную к одной даме, с которой он толком и знаком не был, умоляя ее прислать ему во сне свой образ, чтобы он утешил его в одиноких ночах. Дама, растроганная дошедшими до нее строками, просила передать автору, что зачем же так страдать — пусть лучше, наоборот, он пришлет ей кое-что, а именно три динара, и она собственной персоной придет и утешит его.

Я окончательно успокоился и распрощался с Бармаком, обещая рассказать ему, куда конкретно переселюсь.

Ответ из Самарканда пришел на удивление быстро. Я уже жил в крепости, но больницу, верный слову, не забывал. И однажды Ашофте, во время ежевечернего посещения моих пациентов, чуть морщась и оглядываясь, сунул мне листочек и пугливо пошел вон. Потом остановился и повернулся.

— Мне пришли деньги, — сквозь зубы доложил он, уже избегая называть меня мальчишкой, но все еще не именуя Маниахом — И вам тоже.

Измятая бумажка содержала, что неудивительно, стихи.