Любимый ястреб дома Аббаса

Не знаю, как выглядел этот мой полет, длиной всего-то пять-шесть шагов моими не очень длинными ногами. Думаю, что со стороны это было похоже на то, как если бы мешок, брошенный караванщиком со спины верблюда, описал в воздухе кривую траекторию и не очень изящно, с глухим звуком шлепнулся бы на землю.

Но сегодня этот короткий полет кажется мне одной из самых прекрасных страниц книги моей жизни.

Я летел — и видел недоуменное выражение на смуглой физиономии мальчика и горестные глаза замершего с поднятыми руками Мансура, — а еще черный круг его широко открывшегося в безмолвном крике рта. Я летел, как ястреб на жертву, и в бесконечном этом полете думал о том, что каждый ребенок приходит в мир для того, чтобы увидеть бирюзу дневного неба и россыпь звезд в ночи, чтобы прожить все свои дни без остатка, чтобы сказать потом с гордостью: я был здесь, моя жизнь изменила мир хоть на крупицу, произнесите мое имя и вспомните обо мне. И я знал, что кем бы ни стал этот мальчишка с любопытными глазами, что бы он ни принес в мир, свет или горе, — нельзя, нельзя, нельзя убивать детей.

Я больно приземлился на подвернутую руку и плечо, и солнечный свет надо мной на мгновение затмила черная, как летучая мышь, тень, потому что убийца в развевающихся одеждах перелетел через меня и ударился головой о землю. Мы оба подняли тучу золотисто-шафранной пыли.

Я уже вставал на ноги; пытался подняться, тряся головой, и убийца — не просто подняться, но и дотянуться до лежащего у самых его пальцев кинжала с так хорошо знакомой мне деревянной рукояткой. А Мансур уже прижимал сына к груди, рискуя задушить его своими несуразно длинными руками, а Юкук мгновенным движением меча валил на землю второго убийцу у стены, поворачиваясь одновременно к первому и крича зачем-то: «живьем, взять живьем!».

«У- у-у», отрешенно сказал воздух у меня над головой. В затылке убийцы появилось оперение серой стрелы, похожее на шпильку в его белой головной повязке.

— Бегом, бегом отсюда, — прохрипел я Мансуру, и он потащил мальчика, сжимая его в объятиях, через начавшую собираться толпу.

Я сказал толпе мысленное «спасибо» — теперь можно было меньше опасаться стрел носатого мастера, вроде той, что только что свалила убийцу, прилетев откуда-то слева, с галереи дома, похожего на мой.

— Всем чакирам на коней! — крикнул я Юкуку. Мансур, услышав этот возглас, повернул ко мне темно-серое лицо и молча кивнул. Его пытался догнать спотыкавшийся и пыливший белыми одеждами Бармак. Мы неслись через визжащую толпу к выходу с площади между двумя угрюмыми башнями.

И тут сзади, за спинами стражи Абу Муслима, зазвучал перестук копыт и храп. Стража отбегала в стороны, давая дорогу десятку всадников в черном, с мечами и без. Толпа тоже раздавалась в стороны.

Нанивандак и Муслим раздвигали эту толпу с другой стороны, от ворот, — они вели в поводу моих коней; вот Мансур с мальчиком уже взбираются на первого из них.

Седой Бармак не успевал.

И тут я с восторгом увидел сцену, которая длилась не более двух мгновений, но от этого была не менее замечательной: царь, ворующий коня.

Тяжело дышащий Бармак потянул за уздечку отдыхавшей под стеной серой клячи. Уважаемого вида мужчины с пылающими красным огнем бородами завопили на него, а один начал суетливо дергать за рукоятку кинжала.

Рука Бармака в широченном белом рукаве сделала плавный жест слева направо. В воздухе мелькнули золотые искры, и несколько монет неслышно упали на землю между ним и хозяевами клячи, которые замерли, будто боясь переступить через упавшие к их ногам динары.

Я — в седле Шабдиза, Юкук — за спиной у Нанивандака, Бармак — на серой твари, все, все — рысью двинулись к выходу. А черное облако всадников сзади рвануло за нами через сходящую с ума толпу.

И тут мне показалось, что я во сне. Женщины с закрытыми лицами кошачьими движениями вскакивали одна за другой и бросались наперерез всадникам в черном, в руках у них были странные предметы вроде упряжи с какими-то вплетенными в нее камнями. Вот одна женщина в прыжке присела, чуть не коснувшись бедрами земли, и швырнула эту упряжь в сторону ближайшего всадника, параллельно земле. Ремни опутали ноги коню, и тот с храпом начал рушиться на землю.

А пожилой нищий, который до этого мирно сидел с женщинами на коврике, подбегал ко мне, призывно подняв руку; a Юкук, сидевший на коне сзади Нанивандака, ужe двигал скакуна в сторону нищего, отводя в сторону руку с мечом.

— Маниах из дома Маниахов, остановите того красавца с челюстью! — на удивление молодым голосом крикнул мне нищий, сверкая зелеными согдийскими глазами. — И дайте местечко на вашем коне!

— Ашкенд из дома… — начал я, протягивая ему одну руку и отмахиваясь от Юкука другой. — Ашкенд, что вы делаете, это же женщины, уберите оттуда женщин, их сейчас уничтожат!