Любимый ученик Мехмед

— Прочитай нам что-нибудь из того, что ты читал мне.

Дервиш сразу весь преобразился. Он и раньше казался красивым, а теперь его лицо засветилось новой, вдохновенной красотой. Оборванец расправил плечи, взмахнул правой рукой и, обращаясь даже не к султану, а будто к небесам, прочёл короткое четверостишие на турецком языке.

Когда до Мехмеда, наконец, дошёл смысл стихов, юному правителю только и оставалось, что вздохнуть в восхищении. Поэт сказал, что высшее счастье — лежать на мягкой траве прекрасного сада и, пребывая в опьянении от терпкого вина, держать любимого друга в объятиях.

Это было не то стихотворение, на которое Мехмед наткнулся в двенадцать лет, но появилось странное чувство узнавания и то же волнение. Как же точно поэт смог выразить все мечты Мехмеда! Как же точно!

Теперь стало понятно, что Заганос-паша и Шехабеддин-паша не забыли того давнего разговора, когда малолетний султан вдруг принялся расспрашивать их — читали ли они поэзию о любви мужчин к юношам. Однако Мехмед даже не знал, можно ли похвалить своих слуг за хорошую память. Можно ли поблагодарить за то, что нашли удивительного поэта?

— Этот человек… он… — тринадцатилетний правитель не находил слов, потому что так сложно было молчать о своих истинных чувствах, а вместо этого произнести похвалу более сдержанную.

— Этот человек забавен. Да, мой господин? — подсказал Заганос-паша, стоя за плечом Мехмеда.

— Да, — восхищённо выдохнул юный султан, а визир, добродушно засмеявшись, вышел чуть вперёд и повелел поэту:

— А ну-ка, прочти ещё что-нибудь.

Поэт прочёл более длинное стихотворение. Оно было о том, что в жизни нет ничего настоящего — всё подобно сну или грёзе, которые проходят, поэтому нет ничего постыдного в том, чтобы видеть грёзы, пребывая в счастье опьянения. Поэт сказал, что в этом мире кувшин с вином — единственная радость, а когда видишь дно кувшина, радость заканчивается, но об этом не нужно печалиться раньше времени. Нужно пить вино, пока оно есть.

Тринадцатилетнему султану вдруг вспомнилось то, что он слышал о своём отце — тайные речи, которые произносились шёпотом. Говорили, что его отец пьёт слишком много, то есть это нехорошо. «Может, отец потому так поступает, что когда-то услышал похожее стихотворение?» — спросил себя Мехмед.

Стихи юному правителю тоже понравились, но теперь на смену восхищению пришла грусть.

Заганос-паша тут же заметил это:

— Нет, поэт. Так не годится, — сказал он. — Если ты хочешь, чтобы мы вознаградили тебя, наполни наши сердца весельем.

Поэт прочёл ещё одно стихотворение. Там он восхвалял некоего прекрасного кумира, который способен наполнить жизнь радостью, но было довольно трудно понять, имеется ли в виду прекрасный юноша или кувшин с вином. Об обоих можно было сказать: «Как чудесно слепил тебя создатель». К обоим можно было приникнуть устами.

Теперь Мехмед тоже засмеялся и уже сам повелел поэту:

— Читай ещё!

Поэт приоткрыл рот, но тут Шехабеддин-паша заботливо осведомился у юного султана:

— Не устал ли мой повелитель, пребывая на ногах? Может, тебе лучше проследовать в свои покои и взять этого человека с собой?

Мехмед как будто опомнился:

— Да. Там удобнее слушать стихи, — несколько раз кивнул он, а затем ему вдруг пришла в голову новая мысль, как сделать вечер лучше. — И пусть ко мне в покои принесут вино. И фрукты.

— Я распоряжусь, — поклонился Шехабеддин, явно собираясь удалиться, но юный правитель остановил его:

— Нет, ты тоже должен пойти в мои покои, — Мехмед оглянулся на Заганоса. — И ты. Мы все станем слушать стихи.

Визир и его «друг» поклонились.

Мехмед немного смутился, а затем сделал знак, чтобы они преклонили уши, и произнёс совсем тихо:

— Я очень мало знаю о дервишах-поэтах. Вы подскажете мне, как нужно говорить с этим человеком, и о чём его спрашивать, чтобы он сказал что-нибудь интересное.

В итоге отдать распоряжение, касающееся фруктов и вина, поручили не Шехабеддину-паше, а одному из слуг, сопровождавших Мехмеда во время прогулки. Слуга поспешно удалился, а Шехабеддин почему-то взглянул ему вслед с настороженностью, но юный султан вспомнил об этом лишь на следующий день — пока длился счастливый вечер, мысли приходили совсем другие!

Мехмед радовался «сокровищу», которым завладел. Он уже решил, что никуда этого поэта не отпустит. Дервишу следовало остаться во дворце и дальше радовать своего повелителя чудесными стихами. «Теперь так будет каждый вечер», — говорил себе Мехмед, уже находясь в своих личных покоях.

Юный султан сидел у стены на возвышении, заваленном подушками, и смотрел на дервиша, стоявшего посреди комнаты на коврах и вдохновенно читавшего стихи, но теперь взмахивавшего левой рукой, потому что правая держала чашу-пиалу.

— Как ты повелишь, мой господин? — спрашивал Заганос-паша у Мехмеда, когда очередное стихотворение заканчивалось. — Наградим этого дервиша ещё одной чашей вина?

— Да, — весело отвечал Мехмед, и слуга, стоявший с кувшином в углу комнаты, наполнял пиалу поэта.