Любимый жеребенок дома Маниахов

— А кого-то не оставит и дважды, — невнятно подтвердила она. — Да хоть и трижды. Ей за это заплачено. И очень неплохо заплачено. Можешь себе представить, сколько стоит выпускница школы мимов в Газе, лучший мим в Городе, да еще и сочиняющая знаменитые песни. Но мне не надо, чтобы мои мальчики бегали там, по городку на холме, в поисках невинных девиц. Все что угодно, только не это. Побьют, и не посмотрят… Нас и так там не любят… из-за этих звуков по ночам.

Но ко мне Даниэлида не подойдет, понял я. Конечно, не подойдет. Потому что…

Даниэлиде не нужна одежда, подумал я — эта смуглая кожа, обтягивающая идеальные мышцы, вот лучшая одежда, если не броня. Что такое великолепная женщина? Вот слабые и тонкие пальцы Зои, выскальзывающие из моей намыленной ладони, они кружат голову, их хочется взять и положить поближе к собственной ноге, чтобы они хоть чуть касались ее. Беззащитная мягкость этого тела, которое было юным довольно давно, еле заметные морщинки кожи — так мы теряем голову.

— Ах, вот еще кто ты, — пробормотала Зои. — Неожиданность. Ты не только воин, ты и лекарь? Что ты такое делаешь с моей ногой, чего никто другой не может? Я не ошиблась, я не ошиблась…

— И лекарь, — подтвердил я, сгибая ее безвольную ногу в колене. — После второй битвы я уже сам не знаю, кто я.

— Ах, была и вторая битва… И кто победил?

— Ну, конечно, мы… И я лечил потом своих воинов много дней…

— Я не смогу отплатить тебе тем же, у меня не такие сильные руки. Но потом ты пойдешь ко мне и всю меня будешь умащивать маслом. Потом — это очень скоро, между прочим. Я тебя не отпущу.

Они, наверное, видят нас сверху, подумал я в теплой тишине ночи на улице, поднимая голову к холму. Его венчала россыпь огней, как стая светлячков, там, наверное, звучат сейчас грустные, почти человеческие голоса местных флейт.

Ясон белой тенью исчез в саду. Мы были одни, только два канделябра горели на каменном столе, уставленном странными склянками и сосудами.

— Виноградник, который называется «Филопотий». Он мой, — сказал голос Зои, подающей мне чашу с вином. — А у тебя есть свой виноградник?

— Представь, есть, возле Мерва.

— Ну, конечно есть… Три тысячи воинов — копья, щиты, пыльные сандалии… Торговец шелком… Я угадала…

Мягкие пальцы Зои трогают мой амулет, амулет Анны, вдруг напрягаются, поворачивают его, возвращают на место.

Странные тени колышутся в темноте. Странные ароматы плывут из сада — или от склянок на столе? Я нигде, я между мирами, тело Зои пахнет абрикосами, оно заслоняет от меня оранжевый глаз лампы на столе. Подсвеченный огоньками город на холме, там звучат струны.

Мы очень молоды, оба. Хотя молоды не так, как мальчики вокруг нас. Что о нас скажут они, и что скажут другие — через тысячу лет, что от нас останется? Неважно.

Но тут в ночи раздается звенящий грохот и дикий, с переливами, вопли страха.

Потом много голосов, топот ног.

И я — не сразу — понимаю, что кричит Анна.

— Так, — сказала Зои с длинным вздохом. — Иди, конечно иди. И не сомневайся — ты придешь сюда снова. Твои руки меня не забудут. Иди, и побыстрее. Вот через этот проход в саду, там улица.

Анна была вполне очевидно жива, стояла с круглыми глазами и пальцами, прижатыми к вискам, Аркадиус возвышался над ней, как образ бога на стене (значит, Даниэлида с ним покончила быстро, мстительно подумал я), в небольшой толпе вокруг них раздавались уже смешки. Так что все было в относительном порядке.

— Звук был сначала, будто идет колонна саракинос, — нервно объясняла Анна всем вокруг, вставляя согдийские слова для меня, — хруп, хруп, и потом грохот. Он упал.

Упал, как выяснилось, медный горшок внушительных размеров, в котором Анна хранила свои припасы — тот самый горох, крупу еще для какой- то каши, сушеные фрукты, сыр и так далее. Горшок она, как и положено, подвесила между полом и потолком на веревке. И он грохнулся о какой-то камень, кажется — ручной жернов, прямо у Анны под боком.

Мыши эту штуку давно знают, пояснил кто-то. Они эти веревки перегрызают за день-другой, они такие.

— И они побежали, много-много серых, маленьких, страшных, — объясняла Анна. — Я жутко их боюсь.

Счастливые сознанием своей мужественности, юноши начали разбредаться, сказав Анне последние слова утешения.

Я мрачно продолжал стоять у ограды.

Анна, которая боится мышей? Да для нее все, что на четырех лапах — она с ним разговаривает, что бы оно ни было.

Я терпеливо ждал, пока мы останемся одни.

— Надо было, чтобы ты оттуда немедленно ушел, — сказала она мне, наконец, сдавленным басом.

Я молчал, провожая взглядом последнего учащегося.

— Все очень плохо, — произнесла уже другим голосом Анна, когда мы остались одни. — Вот что я нашла у нее. Еле успела, до того как вы вдвоем появились там, среди ее ароматов.

Тут я вспомнил, что как-то перестал обращать внимание на Анну после того, как занялся разговором и всем прочим с Зои. Вот, значит, куда это юное создание отправилось, пока все были еще в бане.

Анна тем временем показывала мне корявую табличку непонятного материала — камня? — частично обтянутую засохшей кожей. И шептала: