Любишь меня? Люби мою собаку! (СИ)

— Где мои тапки?

Из прихожей раздалось цоканье когтей по паркету, и в гостиную на короткий миг заглянул черно-белый пёс. Глянув на Вернона, он развернулся и скрылся, чтобы спустя секунду появиться снова с тапками в зубах, подошел к креслу и опустил домашнюю обувь к ногам «хозяина». Вернон весело удивился:

— Смотри-ка, умный! — и эксперимента ради приказал: — Принеси мне телегид.

Пёс кротко сходил к телевизору и, сняв с тумбы свернутую газету, принес Дурслю. Настроение у того поднялось на шкалу выше, и он, развеселившись, принялся выяснять, какие ещё команды знает пёс. Услышав голос папы, сверху спустился Дадли и, вникнув в происходящее, включился в забаву. И долго ещё по гостиной разносились радостные и порой несуразные команды, типа «подай стакан!», до тех пор, пока из клиники не вернулась Петунья.

Она с улыбкой стояла на пороге гостиной и промокала глаза крошечным платочком, первым её заметил Сириус и остановился, внимательно глядя на неё. Замерли и Дадли с Верноном, вопросительно смотря на мать и жену. Петунья всхлипнула и произнесла срывающимся от счастья голосом:

— Гарри здоров! Его мозг чист, опухоль больше не угрожает его жизни. Он полностью поправился и в понедельник будет дома!

Часть восьмая. Не делайте из мухи слонов…

Прошли еще одни сутки лежания. Мальчику не разрешали вставать, только меняли капельницу и кормили буквально с ложечки, как маленького. Гарри было немного стыдно, но и приятно от такой заботы. Единственное, что смущало — это трубочка, которую вставили… туда. Трудно было заставить себя ходить под себя, но это временные неудобства и Гарри был согласен потерпеть. Еще одна неожиданность — это полностью обритая голова, на все вопросы добрая тетя-доктор отвечала, что так было нужно и волосы отрастут. Наутро к мальчику пришел улыбающийся врач и рассказал, что «биопсия» прошла хорошо, что наркоз никаких негативных последствий не оставил и «гистология показала отсутствие злокачественных клеток». Ему сделали еще раз КТ, но на этот раз без укола, обнаружив, что опухоль продолжает сокращаться, а значит, все уже хорошо и только раз в год надо будет приезжать на проверку. Сегодня Гарри еще побудет здесь, но завтра за ним приедут и можно будет отправиться домой. Улыбающийся доктор во время рассказа почему-то пару раз стучал по деревянному косяку, и Гарри счел это забавным чудачеством. Самое главное то, что ему разрешили недолго посещать игровой уголок и общаться с другими детьми. Добрая тетя-доктор, которая так здорово умеет успокаивать, за руку отвела его в игровой зал и оставила там. Немного поиграв с выглядящей настоящей, только очень маленькой железной дорогой, мальчик заметил грустную, такую же лысенькую, как и он, девочку, сидящую почему-то в инвалидном кресле. Гарри подошел к ней и спросил:

— Тебе тоже делали эту… би-о-пси-ю?

— Нет, — ответила девочка, — это из-за хи-ми-отерапии.

Что это такое, Гарри не знал и принялся расспрашивать девочку, улыбаясь ей, как улыбалась ему добрая тетя-доктор. Ему вдруг захотелось сделать что-то, чтобы девочка хоть на миг улыбнулась. Он шутил, рассказывал смешные истории, все, которые мог вспомнить, и, наконец, девочка оттаяла. Эмилия, так зовут девочку, рассказала Гарри, что ей двенадцать лет и у нее «саркома Юинга». Это когда опухоль костей. У нее большая дружная семья, есть братья и сестры, которые каждый день приходят к ней, только она знает, что прогноз отрицательный, сегодня услышала, а это значит, что она умрет. Гарри очень хотелось заплакать, такая хорошая, красивая девочка… вот за что ей это? Что и кому она плохого сделала, что у нее такая страшная болезнь? Мальчик решил поговорить с крестным, может быть есть какой-то способ? Зелья там или ритуал какой? А пока он поддерживал девочку, говоря о том, что нужно жить на полную катушку, чтобы успеть прожить как можно веселее, и нельзя предаваться унынию. Врачи поглядывали на них издалека — на худого зеленоглазого мальчика, что-то горячо рассказывающего терминальной* девочке, которая, о чудо — заулыбалась, потому их не прерывали. Некоторое время спустя девочка вдруг как-то сильно побледнела и сдавленно захрипела: «Больно…». Гарри громко закричал:

— Скорее! Помогите! Эмилии плохо!

Мгновенно, будто бы сразу отовсюду, слетелись люди в медицинских костюмах и быстро-быстро увезли девочку куда-то в коридор, где вспыхивала надпись: «Intensive Station»*. Гарри с тревогой провожал их глазами, когда к нему подошла та самая зеленоглазая тётя. Негромко проговорила:

— Здесь, как нигде, понимаешь цену человеческой жизни, Гарри…

— Она… ну… сколько ей… осталось? — с трудом выдавил Гарри, его горло сдавил мучительный спазм.

Женщина-врач печально улыбнулась:

— Мы этого не знаем, может час, может день, а может, и полгода…

— Я очень-очень хочу, чтобы она прожила подольше! — страстно и горячо, истово взмолился Гарри, прижав к груди руки.

Докторица понимающе глянула в ответ:

— Мы все этого хотим, но здесь каждый день умирают дети, потому что лечить рак мы не умеем, можем только облегчить страдания.