Любишь меня? Люби мою собаку! (СИ)

— Мой отец — один из конструкторов реактора, который взорвался в восемьдесят шестом году, и, разумеется, так как у него не было покровителя в верхах, на него спустили всех собак и он убежал за границу, попросив политубежища в Великобритании. Я же едва сумела защититься, а после… скажем так, необоснованного бойкота сбежала к папе. Тем более что он много раз письма присылал с одним и тем же вопросом: не обижают ли меня там? Как потом выяснилось, папе постоянно снился сон, в котором меня травили его недовольные коллеги. Этот сон повторялся много раз, и папа забеспокоился. Стал писать, звонить и звать к себе. Воистину, сон в руку, как говорят.

Говорила она весело и непринужденно, забавно спотыкаясь на звуке «з». Гарри, как и следовало ожидать, заслушался и совершенно успокоился. Расслабленно вытянулся под тонким одеялом и прикрыл глаза, продолжая слушать её волшебный голос. И постепенно уплыл в новый, уже нормальный сон, крепкий и глубокий.

***

Проводив маму и кузена до машины, Дадли вернулся в дом и занялся собакой. Специальной посуды у них не было, тётушка Мардж не заморачивалась на эту тему и разрешала Злыдню лакать и жрать из человечьей посуды. Без зазрения совести она внаглую ставила на пол под слюнявую собачью пасть фаянсовые блюда из дорогого семейного сервиза, абсолютно не обращая внимания на Петунью, у которой сердце каждый раз екало, когда вредный и невоспитанный бульдог начинал возить и толкать хрупкую тарелку по полу. Полный сомнения Дадли обозрел стопку фарфоровых суповых тарелок и неуверенно пожал пухлыми плечами, вряд ли мама одобрит, если он даст Бродяге это. Закрыв сервант, толстяк протопал к чулану, в котором когда-то много лет жил Гарри, протиснувшись внутрь, он нашел то, что надо — глубокую миску. Так, потерев её края и собрав пальцами пыль, Дадли пришел к выводу, что посудину следует вымыть. Вот только… он никогда в жизни этого не делал.

Пегий пёс со странным интересом смотрел на толстого мальчика и, казалось, ухмылялся, ехидно так раздвинув губы в неподражаемой собачьей улыбке. Подстегиваемый голодным взглядом псины и собственной совестью Дадли со всей ответственностью подошел к делу. Надел на себя мамин фартук, приготовил щетку и губку, вытащил из-под раковины стиральный порошок и кусок серого мыла, хозяйственного щелочного. Заткнул пробкой сливное отверстие в раковине, отвернул кран с холодной водой, потом отвернул кран с горячей водой и зачарованно смотрел, как наполняется раковина. Когда она наполнилась до половины, Дадли насыпал туда стиральный порошок, сколько надо сыпать, он не знал, но понадеялся, что половины коробки хватит.

Сириус круглыми глазами смотрел, как вырастает над раковиной пенная гора, и тоненько, нервно заскулил. Дадли успокаивающе что-то пробормотал ему и аккуратно до отказа завернул краны. Покончив с этим, он натянул на руки желтые резиновые перчатки и окунул в пенную кашу пыльную миску, которую, честно говоря, достаточно было просто сполоснуть, но Дадли-то об этом не знал. Окунув и смочив, он принялся возить по ней щеткой, потом взял губку и начал тереть уже ею, но миска почему-то стала очень скользкой и как будто живой, она несколько раз выскальзывала из рук и улетала с залихватским звоном то в пену, то под раковину, то под стол. И каким бы тугодумом ни был Дадли, спустить воду он догадался. И смог сполоснуть миску под струей холодной воды. Хозяйственное мыло не пригодилось, и поэтому Дадли долго не покидало ощущение, что он что-то сделал неправильно. Но собаку он смог накормить! На столе стояла кастрюля с луковым супом, накрытая полотенцем, и половину супа Дадли перелил в миску, а потом осторожно поставил её на пол. Выпрямился и, страшно гордый собой, позвал пса, сопроводив свои слова щедрым приглашающим жестом:

— Ваше Высокомордие, прошу!

Сириус кротко подошел к миске, стараясь не замечать остатков пены на стенах и лужицы воды по всей кухне, ожившая миска, видимо, отчаянно сопротивлялась нестандартному мытью. А Дадли Дурсль сел на стул, подпер руками крупную голову и маслеными глазками смотрел, как кушает пёс. Он чувствовал приятную усталость и огромную радость от своего поступка — шутка ли, впервые в жизни совершил невероятный подвиг, вымыл посуду и накормил собаку!

Вернон проснулся к вечеру. Сначала он сладко потянулся и тщательно прозевался — зевал он громко и протяжно, с таким… утробным подвыванием. Это была необходимость, так как Вернона иногда настигало некое ощущения удушья, когда его диафрагма просто отказывалась опускаться-подниматься и он долго-долго не мог глубоко вдохнуть или зевнуть. Это было очень похоже на паралич. Вернон не знал, как называется это его состояние, доктора на его вопросы что-то невразумительно мычали и разводили руками, и единодушно сходились только в одном — ишемическая болезнь сердца. Откинув плед, которым его заботливо укрыла любящая жена, Вернон пошарил ногой по полу, пытаясь нащупать тапочку, не видя её из-за своего необъятного пуза. Тапочка не нашаривалась, и джентльмен понял, что их тут просто нет. Недоуменно пробухтел: