Любить, бояться, убивать

– Ольгу благодари! – выплюнул он. – Знаешь, скольких она загубила в своей школе танцев? Я ей самое дорогое отдал. Сына единственного. Его Костиком звали. Мальчик хотел научиться танцевать. А она его забила до смерти. Поэтому я решил: убить сначала тех, кто ей дорог. И самой последней – ее саму.

– Но я… и Паша – мы совсем ей не дороги! – залепетала я. – Нас-то за что?!

– Вы пришли в ее адскую школу танцев – значит, вы с ней, – безапелляционно заявил он.

И снова сжал щипцами мой палец.

Дело знал хорошо: очень больно, кости хрустят, но ни трещины, ни даже синяка потом явно не будет.

«Дьявол, надо ж было так попасть!»

Я лихорадочно прикидывала: что по сценарию могу сделать, чтобы спастись. Но вдруг услышала Пашин крик:

– Римма! Ты где?

Убийца попытался закрыть мне рот, но действовал не слишком поспешно. Поэтому получилось заорать:

– Я тут! Паша, скорей! Пашенька!

Страшный маньяк в ярости отшвырнул свои щипцы. Прошипел:

– Все равно тебя достану.

И исчез во мраке.

А надо мной уже склонялся встревоженный Синичкин. Вся его толстовка была в краске-крови.

Он подергал запоры, что сковали мои руки-ноги, и выразился непечатно.

– Ищи ключ, – вздохнула я.

Про палец, что до сих пор болел, рассказывать не стала.

И пока Паша обшаривал комнату (обставлена она была как пыточная), давала советы:

– В ящиках вряд ли. Вон мясорубка, загляни туда. Нету? Может, где-то плитка кафельная отходит?

Но Синичкин нашел тайник сам. Сунул руку в сток раковины, скривился (видно, нащупал очередную мерзость), но ничего не сказал. Вытащил ключ, обтер о безнадежно испорченную толстовку руку. Освободил меня из оков. Я кинулась ему в объятия. Прошептала:

– Ты поймал маньяка?

– Нет. Несколько раз стрелял ему в спину. А дальше коридор обратился в лабиринт, и я там блуждал, идиот. Пока не услышал твой крик.

Я потерла затекшие запястья. Синичкин довольно злобно рыкнул:

– Слушай, я этими играми сыт по горло.

И тут свет в комнате снова погас.

* * *

Каждый раз перед кульминацией Олю слегка потрясывало. Счастье, Рома ее понимал. Всегда обнимет, утешит, ласковые слова в ухо пошепчет. И условия постоянно улучшал, чтобы ей было максимально комфортно. Предложил работать в парике – волосам не больно. На шею придумал положить бесцветную, но очень мягкую ткань. Локтем спины почти не касался.

Но в момент, когда ее голова склонялась над емкостью, девушка каждый раз умирала – словно опять возвращалась в ту ледяную реальность. И пусть бочка изнутри была разделена на две половины, и вода плескалась лишь в одной из них, перед глазами все равно проносилось: ночь. Темнота. Пустынный берег. Страшно холодная вода реки Великой. И безжалостные пальцы, что заталкивали ее лицо все глубже и безнадежнее в бездну.

Еще и орать приходилось – как в тот раз. И вырываться, биться в сильных руках.

Но Рома говорил: «Зато, когда играешь собственную жизнь, получается очень реалистично».

Клиенты действительно за чистую монету принимали. Плакали, кричали, колотили в непробиваемое стекло, за которым разворачивалось действо.

– Сегодня быстро получится, – предположил Рома. – Твои друзья хорошо идут. Ключ от наручников парень за минуту отыскал. И как тебя спасти – легко догадается.

– Ну тогда поехали? – предложил танцор, он же аутист, он же актер и «сотрудник за все» по имени Костик.

Ольга вздохнула. Подошла к бочке с водой. Наклонилась.

Роман скомандовал:

– Свет!

Девушка ударила кулаком по воде, чтобы побольше брызг, и дико завизжала.

Римма

Когда большое окно в комнате осветилось, и я увидела, как мужчина реально удерживает голову Ольги в бочке, полной воды, то непроизвольно охнула.

Я ни капли не сомневалась: действо продумано и топить по-настоящему девушку никто не будет.

Но ведь в жизни балерины был чрезвычайно похожий настоящий эпизод. И я – тому свидетель. Холод пробежал по спине. Сердце схватило болью. Как она может – снова и снова насмехаться над собственной смертью?

– Ключ! – хрипела и билась Оля. – Найдите его! Спасите меня!

Я вспомнила, как тогда – на берегу реки Великой – рыдала из-за Ольгиной смерти. И поняла, что сейчас – когда балерина превращает свою жизнь в шоу и средство заработать побольше денег – мне ее ни капли не жаль.

Равнодушно отвернулась от хрипящей танцовщицы и сказала Паше:

– Маньяк за дело ее топит. Она танцоров до смерти мучает. Его сына убила. Так что все справедливо. Пусть теперь сама умирает.

Синичкин взглянул на меня дико. И возмутился – я не поняла, всерьез или в шутку:

– Но женщину на моих глазах убивают! Разве можно на это просто смотреть?

– Ее так просто не убьешь, – цинично хмыкнула я. – Она живучая.

Но Паша, словно д’Артаньян, чье сердце дрогнуло за минуту до казни миледи, начал лихорадочно обшаривать пыточную.

Я ему не помогала. Смотрела на балерину и вспоминала свой реальный кошмар. Как это я прыгнула в холод Великой. И пыталась вытащить из воды недвижимое тело. Той же самой девушки. И реально плакала от того, что она не дышит.